песнопенья и крови, белковая шутка, одетая в синтез, —
спасибо правителям, взявшим телá в обработку, довольно
бесхозности дышащей, страстной, желающей жить, целовать,
бесхозности, ждущей объятий и верного взгляда.
Сквозь парк не пройти – обесточена ночь, что набухла в стекле
фонарных гигантов, трясущих столбами
с таким сладострастьем над чистой землей, что пора
соитием света и почвы назвать обретение смысла.
«Творить излученьем знаменным в телах размягченных, людских…»
Творить излученьем знаменным в телах размягченных, людских
новейшие органы, в прежний закон эволюции веря, —
позиция власти, обретшей опору, латающей всякую брешь,
куда проникали напевы, забравшие ритм
цветочно-сердечных раскрытий: кто спорит, что жизнь
скрестила биенья и – видимый нам – календарь лепестковый?
Кто в «любит – не любит» оденет мелькание дней, обрывая
пыльцовую нежность – хоть новым собой назовись,
хоть прежнее имя зажги, как фонарик карманный, ступая
по темному слову – тебя узнаю́т, направляя в глубины сердец
сверхцепкое время, познавшее клады.
«Толченой скорлупкой яичной скрипит на зубах…»
Толченой скорлупкой яичной скрипит на зубах
творожное детство – что крепче костей, напитавшихся правдой?
Скользит, как медуза, расправленный флаг по высотам,
над морем, сияющим льдинами, новая эра творится
взаимозамен, замещений, ротаций, подобий:
обрушатся стены, узнавшие в небе иную опору,
но вряд ли откажутся от набухания перистой кладки,
предписано золото – зренью, уставшему высь проницать,
как будто схожденье на нет не окажется лезвийным, если
в ладони теплеть топорищу и спорить с надменным металлом.
«Прописано: хладность металлов прикладывать к жаркому лбу…»
Прописано: хладность металлов прикладывать к жаркому лбу.
Птенец поедает свой дом – дожевать бы обои,
прогрызть штукатурку туда, где маячит сверхпрочность,
всесилие тела, ведущего жизнь к непомерному счастью.
«Великий Учитель не мог ошибаться» твердят топоры,
в морозную звонкость макаясь, завидуя перьям гусиным,
что тратят чернильное нечто, скрипя по оконным просветам,
сулить письменам упразднение буквы приходит мотив,
его анатомия в целом понятна: скелетным молчаньем
крепчает, но просит: «по небу разбросанный кальций
нелегкими сгустками вспыхнет, лишь сгинет закат —
среди надоедливых реплик встань, человек, подпирая
плечом непосильный закон, тяготеющий к свету…»
«Запрятаны горы – да так, что теряется обыск…»
Запрятаны горы – да так, что теряется обыск,
в жилище входя, обретя человечье обличье: не нам ли
доярка несет молоко, чтоб занять утомленные рты?
Животной едва белизной говорливость