мягким, не совсем уверенным. Только после смерти Сахарова оно стало категорическим.
К Ельцину он относился настороженно, ничего хорошего от него не ожидал, откровенно высказывал свои опасения даже в тот период, когда Ельцина чуть не носили на руках. Его политические воззрения были всегда отчетливыми, ясными, опирались на логику фактов. Например, он был решительным противником заигрывания с палестинскими экстремистами, считал, что только категорическое солидарное неприятие их действий мировыми державами, включая Россию, и явное военное превосходство Израиля заставит их прекратить террористические акты и признать раз и навсегда еврейское государство.
Когда он стал Нобелевским лауреатом, в Еврейском культурном центре на Большой Никитской состоялся праздничный вечер в его честь. После приветствий, поздравлений, после восторженного приема его яркого, я бы даже сказал, веселого ободряющего выступления перед московскими евреями в нескольких залах были щедро накрыты праздничные столы. Вино и водка, что называется, лились рекой, подавались все новые и новые вкуснейшие кошерные закуски. К столу, где расположились Виталий Лазаревич и Нина Ивановна, стояла очередь мужчин и женщин с полными бокалами, желающих чокнуться, а то и сфотографироваться с Нобелевским лауреатом. Виталий Лазаревич был в чудесном настроении, чокался, обнимался, целовался, выпивал рюмку за рюмкой, раздавал автографы.
На следующее утро он позвонил мне, сказал, что не помнит, когда ему было так хорошо, легко, весело, как на этом вечере. Поскольку я был одним из инициаторов этого мероприятия, благодарил меня, просил передать слова благодарности всем, кто организовал такой незабываемый праздник. Действительно, ни до, ни после этого вечера я не видел, не помню Виталия Лазаревича таким радостным, таким раскованным, свободным, таким пьяным, таким счастливым.
Но видел я его и в самые тяжкие дни его жизни, когда он лежал неподвижно на больничной койке. Я навещал его, звонил, старался развлечь экстравагантными новостями из жизнедеятельности литературной и политической элиты. Каждый раз он спрашивал, где я был, кого видел, что интересного читал, о чем думал с тех пор, как мы не виделись. Я добросовестно докладывал. Во время одной из таких встреч мы говорили о смерти. Я рассказал ему, как недавно, ночью, не мог уснуть и принялся размышлять о том, хочу ли я умереть во сне. И вот, дескать, результат моих размышлений: я во сне умереть не хочу. Умереть во сне, сказал я, это какое-то предательство долгой, сложной жизни. Я хочу пережить приближение смерти, хочу, чтоб у меня были мои последние дни, последние часы, последние минуты. Уснуть и не проснуться – какой-то обман, ускользнул от последнего испытания. «А я, дорогой мой Саша, – сдавленным, негромким голосом сказал Виталий Лазаревич, – был бы счастлив умереть во сне. Вы, слава богу, здоровы, бодры духом, поэтому вам такая смерть кажется недостойной. Я мечтаю о такой смерти».
Последние слова он произнес с неподдельной выстраданной