Галерной Набережной, которую спустя несколько лет стали называть Аглинской, а потом и Английской, во время совместных трапез Захари Новосильцев счета никогда не оплачивал, предоставляя это князю. Тот, собственно, тоже ничего не оплачивал, поскольку из уважения к его имени в этих трактирах ему был открыт кредит. Счета доставляли к нему домой, Евсеич, вздыхая и кляня все на свете, рассчитывался с посыльным, а потом добросовестно вносил уплаченную сумму в соответствующую графу отчета, который еженедельно отсылал в письмах к Марфе Ефимовне. Помимо этого, он вписывал туда расходы по оплате счетов от мясника и молочника, из лавок, где продавали нужные для ведения хозяйства предметы, и еще в отчетах имелась графа «на карман» – деньги, выданные Петру на карманные расходы.
Примиряло старика с жизнью то, что в выделенную ему сумму на личные расходы молодой барин вполне укладывался, поскольку в бильярд, карты и прочие игры не играл. Раза три в неделю Петр, по возвращении из Коллегии, заходил (опять вместе с тем же Захари Новосильцевым, столь нелюбимым его дядькой!) в питейный погреб на Троицкой пристани, иногда заглядывал в Кофейный дом на Васильевском и пару раз, велев запрячь тройку, катался (опять с Захари!) в Красный кабачок на седьмой версте Петергофской дороги.
Что касается самого молодого князя, то он о своих тратах не задумывался, и искренне рад был обществу Захари, поскольку тот любил посвящать своего провинциального приятеля в подробности светской жизни, пересказывать ходившие по Петербургу сплетни и давать советы. Петр наивно считал это проявлением дружеской заботы и внимал другу с широко открытыми глазами. Как-то раз Новосильцев, к тому времени уже перешедший с новым приятелем на «ты», внимательно оглядел Петра и спросил:
– У кого ты шьешь, Пьер? Теперь все шьют у Линденмана, хочешь, я свезу тебя к нему?
– Спасибо, – растерянно пролепетал князь, по заботливому взгляду друга понявший, что ему следует обновить гардероб, и уже на следующий день Захари повез его к знаменитому портному.
Едва заговорили о предстоящем бале у обер-камергера графа Александра Сергеевича Строганова, как Захари примчался к князю на Литейную и поспешил сообщить новость:
– Говорят, Строгановых не будет в Петербурге несколько лет, собираются путешествовать по Европе. Это последний бал, что они дают, будет вся столица. Ты танцуешь кадриль?
Петр порозовел – в июле Строганов обвенчался с красавицей-княжной Екатериной Трубецкой, которая когда-то потрясла Петра в салоне графа Панина, и любое упоминание о ней вызывало краску на лице юного князя.
– Нет, – рассеянно ответил он.
У них в Иваньковском и в соседних поместьях, где были девицы на выданье, регулярно устраивались балы, и Петр, как большинство молодых людей, неплохо танцевал менуэт и контрданс, но кадриль тогда только-только начала входить в моду, и еще не добралась до сельской глуши. Услышав его ответ, Захари всплеснул руками и в ужасе закатил глаза.
– Нужно немедленно пригласить