Интервью с Ксенией Ольховой, участницей Варшавского восстания, узницей концентрационных лагерей: Прушков, Освенцим, Нойенгамме
где я стояла мальчик сказал: «Бежим! Все равно расстреляют. А вдруг удастся убежать». И за мной тоже побежали. Вот мне удалось. Я не знаю, спасся ли кто-то еще. Я одна завернула за угол, а там пустая улица…
Вас немка вечером отпустила?
Да, уже было под вечер. Я уже смотрела в окно, приехала черная машина. Там был виден этот участок, потому что она жила недалеко. Она смотрела расстрел. Она сама плакала. Видела все это. Когда в черную машину собрались трупы, приехала другая машина. Смыли кровь, снова чистый асфальт.
Военная машина?
Да. Это все их машины. И уже чистая-чистая улица, можно было ходить. Уже люди ходили. То есть это очень быстро проводилось. Эта чистка, у них все было отрегулировано. Потому что они не впервые и не в одном месте расстреливали.
Расстрелы регулярные были.
Да. Им нужны были мужчины. Может, они, когда облаву делали, мужчин и не расстреливали, таких вот нужных. В сторону, в сторону их, а расстреливали ненужных.
Что с нужными делали?
Нужные… Я не знала, но я читала это в газете потом, они их направляли в Освенцим строить концлагерь. И первые узники – это были те, которые строили концлагерь. Их потом всех уничтожили там же, чтоб они даже не могли выйти оттуда.
Поскольку сами строили, и все они это знали.
Там написано было, что они не только с Варшавы брали, они брали еще и с других городов. Искали мужчин, которые могли строить. Потому что огромный концлагерь построили. Огромный. Значит, строить надо было это все, а строили кто – местные мужчины. И всех их потом, там написано было в газете: «Первые узники концлагеря Освенцим были поляки-мужчины, которые строили этот лагерь».
Вы оказались в том же концлагере?
Но до концлагеря еще было…
Восстание?
Дело в том, что они бесчинствовали в Варшаве. Вытворяли бог знает что, ловили людей. Я говорила, что в центре Варшавы был концлагерь. Мучили всех. Они же не принимали ничего, они делали свое дело, немцы. Мы-то не понимали этого. Но, мы были «харцерки». У нас были желтые галстучки.
Пионеры?
Это, по-русски – пионеры. Харцежи (прим. харцеры) были. Мы ходили, ездили со школьниками иногда в лес. Нас учили, как прятаться. Но не стрелять, мы не умели стрелять. А просто такие игры были. Мы со школьниками, когда постарше были, ездили. И харцежи сказали, что вы как защитники. Ну, какую-то работу… я поняла уже потом, нам поначалу не говорили, для чего. Но вот эту работу вели с нами, с детьми, что мы должны уметь защищаться. И когда начались война, мы как раз были у тети.
На лето, пока вы в оккупации продолжали выезжать?
Мы ездили к тете. Тетя жила на окраине Варшавы, на Воле (прим. Воля – район Варшавы, расположенный в западной части города). Там были сады. Как тут в Подмосковье.
Частный был дом?
Да, небольшие дома были, жили люди, у каждого были свои сады.
Дом с участком.
Да. И там недалеко было кладбище. Мы приезжали, и собирались дети нашего возраста. Мы всегда играли.