в жизни важнее другое, то, которым обмениваются за чашкой кофе незнакомые люди. Как мы, допустим. Через час они безболезненно разойдутся, и им будет глубоко фиолетово до того, что честно сказали друг другу.
– Постой, Жорж, ты утверждаешь, что средства массовой информации вводят граждан в заблуждение, то есть, иными словами, похожи на лицо молодящейся женщины – в пудре, помаде?
– Да, но мы затронули пока одну проблему. Скажи, тебя волнует наша молодежь? Твои, мои сверстники? – Глаза Жоржа снова расширились и влажно заблестели, и Манько показалось, что где-то уже видел подобные глаза, прямой обжигающий взгляд. Но где? Когда? При каких обстоятельствах? – Смутная тревога шевельнулась в нем.
– Скажи, дед, зачем я цепляю на дискотеке панковский ошейник? – при этом Жорж полез в карман и вытащил шелковую черную ленту чуть меньше метра длиной. Взяв ее в руки, Манько удивленно повертел, пожал плечами.
– Затем, чтобы выделиться, понимаешь, дед? Но такие ленточки почти у всех. Скажи, зачем они нам? Зачем эти обезьяньи способы обратить на себя внимание?
– Других способов, Жорж, наверно, нет.
– Есть. Но ты спокоен? – Парень усмехнулся. – Да нас, дед, зажали просто, отпихиваются, нам не доверяют! Где мы? Нигде. А во мне столько энергии, что я готов, ну не знаю, черти что переломать. – Он вдруг вскочил, нервно сунул руки в карманы халата, зашагал по комнате от дивана к окну. – И вот, дед, вывод: плюнули на меня, я плюю на них, смачно, и мне радостно.
– Вот как? – Манько ладонью поправил волосы, сел ровно, cut зал, пальцем указывая на Жоржа:
– Значит, вы все отрицаете?
– Да, дед. Все, кроме веселья, радости и личного благополучии, только не учи меня, пожалуйста, не говори, что это плохо, что я живу под маской. Я видел таких учителей. В открытую они твердили, что поступать надо так-то и так-то, а сами втихаря творили обратное. – Жорж остановился. – И вот оно, мнение, видишь?
– Постой, Жорж, а если я в Афгане воевал, кровь проливал, а со мной тысячи таких же, как я, – по-твоему получается, что зря?
– Ты воевал? Дед, ты воевал?! – воскликнул Жорж, и некое замешательство, скользнувшее в его глазах, тут же сменилось раздражением. – Конечно, зря. Кому это надо? Ребятам? Так ничего они, кроме свинца, тифа, желтухи не получили. Может, матери твоей это надо? Скажи какое ей счастье увидеть тебя, прости калекой? Или в гробу цинковом?
И все погасло в Манько: и радость встречи, и волнение, и наслаждение покоем в комфортабельной комнате, и почудилось, что балагур, благодушного вида Жорж так беспощадно, не задумываясь, одним махом, предал забвению всех, кто сражался и умирал в мрачных ущельях. «Ему надо сейчас же достойно ответить», – поспешно подумал Манько, машинально потянувшись к тугому, плотно облегающему вороту рубашки, растягивая по привычке верхнюю пуговицу, как когда-то, уловив в наушниках миноискателя отдаленный писк, отделял от потной шеи воротничок, – и что-то похожее на взрывную волну, извне толкнуло