И Савельев встревоженно посмотрел мне в глаза.
Мне стало не по себе: я вспомнила совет Валентины Степановны сменить замки и поняла, что он был очень правильным. Поделилась им со следователем.
– Да, замки следует заменить, я поговорю с вашим участковым, чтобы он помог с этим.
– Ой, не стоит беспокоить Ивана Егоровича по пустякам, соседка обещала мне порекомендовать хорошего мастера, – ответила я.
– Ну что ж, вам виднее, но сделайте это поскорее на всякий случай. – Я видела, что волнение его искренне, и мне это было приятно. Но липкое ощущение страха от перспективы возвращения убийцы с ключами от моей квартиры не давало сосредоточиться. А что, если бы он вернулся ночью, когда я спала? Хотя зачем ему возвращаться, раз он и так ничего не взял?
Мы с Савельевым разговаривали с полчаса, но так и не нашли ответа на вопрос, что же понадобилось преступнику в моем доме. Он записал адреса и телефоны тех клиентов, которые бывали у меня в последнее время, еще раз осмотрел мастерскую и попрощался, взяв с меня слово звонить ему во всех случаях, которые покажутся мне странными или настораживающими. Интересно, все сотрудники правоохранительных органов так внимательно относятся к пострадавшим?
За два года до описываемых событий
Рыбнинск
Серафима Лаврентьевна Решетова отложила старинный семейный альбом с пожелтевшими карточками, с которых смотрели лица давно ушедших родных и друзей ее семьи, печально вздохнула и поднялась из глубокого кресла, обтянутого гобеленовой тканью. Рисунок давно стерся, также стерлась почти до основания и ее долгая жизнь. Пора дать дорогу молодым, а самой прожить отпущенные ей годы или месяцы без забот, под присмотром врачей, медсестер, среди таких же одиноких стариков…
Из близких у нее почти никого не осталось. Старший брат, Стефан, был сослан после войны в лагеря ГУЛАГа, где и затерялись его следы. Сперва еще приходили письма, но в начале пятидесятых перестали, и ни о смерти брата, ни о чем другом они вестей не получили. Оборвалась эта семейная ниточка.
Мужа Серафима схоронила давно, лет пятнадцать уже прошло, как не стало ее Николушки. Николай Решетов был известным в городе врачом, светлой души человеком и ушел так же легко, как жил, – не проснулся однажды утром.
Своих детей бог им не дал, остался только двоюродный племянник Юрочка, живший с семьей в Москве и порой наведывавшийся в гости. Дочка его Кирюша была Серафиме как внучка, старушка любила ее всей душой. Бывало, приедет девчушка на каникулы, бежит по перрону и кричит радостно: «Симочка, родненькая, а вот и я!» Хотела Сима квартиру свою как приданое ей оставить в наследство, но узнав, что свадьба странным образом расстроилась, без всяких церемоний пригласила Киру переехать. Сама же она давно решила перебраться в частный пансионат для ветеранов, благо сбережения позволяли не стать никому обузой. Если девушке на новом месте понравится, то она оформит на нее дарственную.
«Хоть Кира мне и не кровная внучка, но все же родовое гнездо не чужим людям достанется», –