суп, столпились вокруг мужика и слушали его, раскрыв рты.
– Валандался как-то возле Пантелеевской больницы…
– А где это у нас больница такая? – спросил старик.
– Да это не больница, это сумасшедший дом! – пояснил ему кто-то.
– Так вот, – продолжил «голубь», – гляжу, через пустырь барыня идет, а дело рано утром. Думаю, что это ее в такое время сюда занесло, неспроста, думаю, ну и прилепился я к ней. Она идет, озирается, не иначе задумала что-то. Я не отстаю, все за ней крадусь. Подошла она к мусорной куче, открыла радикюлю…
– Так у нее радикюля была?
– Барыни без радикюли не ходют! Вот раскрыла она радикюлю, достала чтоит, швырь в мусор и ходу оттудова. Я обождал, пока она с виду скроется, и к тому месту, а там вот эта ложка, в платок завернутая, лежит. Ну, я ее и прихватил, не пропадать же добру!
– А че, эта… она ее таво… выкинула? – спросил его кто-то из бездомных.
– Наскучила, видать, вот и выбросила! – ответил, не думая, мужик, сам же, зачерпнув супа, со словами: «Щас глянем, вкусно этой ложкой есть али нет!» – отправил ее себе в рот.
Бездомные, собравшиеся возле чумазого, зачарованно смотрели на него и, судя по выражениям на лицах, ждали каких-то ошеломляющих результатов. И дождались…
Маленькие серые глазки мужика вдруг остановились, он медленно вынул ложку изо рта и тупо на нее уставился.
– Чего, – вопрошал старичок в душегрейке, – хороша ложка?
Чумазый что-то хотел сказать. Он по-рыбьи захлопал губами, но сказать так ничего и не смог, вместо слов изо рта его, разбавленная супом, хлынула кровь.
На мгновение бездомные замерли, после чего все разом загалдели. Каждый лез к мужику и, дергая его за рукав, пытался узнать, что случилось, откуда кровь? Кто-то кричал, что это чахотка.
Сам чумазый, пытаясь что-то проговорить, раскашлялся, и изо рта его что-то вывалилось и противно шлепнулось на дощатый стол.
– Это что ж такое? – наклонился старичок в душегрейке и тут же отшатнулся. На столе в лужице опрокинутого супа, лилово-фиолетовый с кровавыми подтеками, лежал кусок человеческого языка.
– Убили! – вдруг заорала сидящая напротив баба с ребенком. Ребенок от крика вздрогнул и заплакал в голос, как бы помогая ей.
Крик этого дуэта услышал Приволов и решил взглянуть, что случилось. Бездомные его пропустили, почтительно расступившись.
Казначей прошел к окровавленному мужику и, поправив пенсне, спросил: «Что произошло?» На этот вопрос ответил старичок в душегрейке:
– Да он, кажись, язык себе откусил! – И указал пальцем на стол, где лежал окровавленный кусок.
Вышедший из оцепенения чумазый энергично замотал головой, разбрызгивая кровь, замычал и, дико тараща единственный глаз, ткнул рукой в ложку.
– М-м-м-м-мо-о-ха! – вырвалось из его глотки точно при полоскании.
Приволов осторожно взял ложку, брезгливо стряхнул