довольно отвисшие уши. Он был бы красивой таксой. Но он, к сожалению, не такса.
Струйка желтоватой воды стекает по стенкам несвежей раковины. Через полчаса никакой влаги уже нет, только следы коррозии и грязи. Вот она, модель его жизни.
Откуда мы вышли, куда идем, кто мы, все эти вечные талмудистские вопросы имеют простые тошнотворные ответы – с кровати на горшок, потом в контору, потом на горшок, потом в кровать. Некрасивая программа, состоящая из примитивных циклов. Но и это модель его жизни.
Десять—двадцать—тридцать лет назад он еще надеялся на избавление, ну еще пара переходов по пустыне, еще пара пустых месяцев, еще пара серых лет, и он доберется до Эльдорадо.
Лев Толстой писал стоя, Пушкин, по-видимому, писал сидя, лишние люди были лучше, чем просто люди, но хуже, чем декабристы… Алгоритм школьной программы так и остался непостижимым для будущего программиста. Алгоритм обучающей программы, по которой действовала мама, был более ясен. «Интеллигентный человек, Сереженька, не…» И далее шло простое перечисление тех свойств, которыми не обладает интеллигентный человек. Не жадный, не завистливый, не мстительный, не способный торговать и торговаться… Фактически просто неспособный ни на что. Ну, разве что способный думать, или, скорее, думать о том, что он думает.
На вступительном экзамене в вуз он написал сочинение из десяти безумно логичных предложений, описывающих робототехнические принципы, по которым функционировал герой книги «Как закалялась сталь». Логика не прошла, поэтому он оказался в армии.
Два недолгих месяца он летал, может, и не так, как хотел, но по-настоящему. Летал над горами на вертушке и поливал камни из пулемета. Это было забавно, лихо, это было как в компьютерных играх (о существовании которых он узнал лишь несколько лет спустя). Это было отделение лейтенанта Рокотова.
Он посмотрел на два обрубка, некрасиво укорачивающих его конечность. Полеты кончились тем, что несколько «дедов» обкорнали его правую руку. То, что случилось, выглядело хуже, чем просто насилие, и приближалось по смыслу к изнасилованию.
Три «деда» зажали его в углу, словно девку, а он даже не особо сопротивлялся, «ну, хватит, ребята, хватит, пошутили и ладно». И они сделали ЭТО, получив удовольствие. А он не мог поверить в ЭТО, пока не остался без пальцев. Культурный шок. Он столкнулся с людьми другой культуры, которые просто пошутили. С людьми СВОЕЙ культуры он, в общем-то, и не сталкивался никогда.
«Дедам» ничего не было. Потому что никаких свидетелей. «Может, это вы саморез совершили», как элегантно выразился военный следователь.
Сколько раз в своих снах и мечтах он раскидывал этих злодеев одной левой, вырубал всех подчистую, как Брюс Ли, разрывал на куски, как велоцераптор, но потом наступало горькое, сильно разочаровывающее пробуждение…
До него дошли слухи, будто лейтенант Рокотов надавал «дедушкам» по морде. Но один из «обиженных» оказался представителем гордого горного народа, могли пострадать хрупкие межнациональные отношения, поэтому