если бы такой жест хоть как-нибудь сумел бы помочь оболганному поэту И. Бродскому, однако измываться над ним за мой счет кому бы то ни было, а тем более упомянутым фельетонщикам, я позволять не собираюсь, о чем я и заявляю Вам, как председателю Комиссии по работе с молодыми авторами.
Я полагаю, что автор имеет полное и единоличное право как на лавры, так и на тернии, как на славу, так и на позор при общественной оценке своих произведений; если, разумеется, эта оценка все-таки производится. Я полагаю также, что изложение фактических нелепиц, сдобренное плохо прикрытой бранью и грубой тенденциозностью, как это имело место в фельетоне “Окололитературный трутень”, является злонамеренной попыткой исказить, очернить творчество молодого автора, вступающего на творческий путь, не говоря уже о том, что такие явления подрывают авторитет и достоинство советской прессы.
Я настоятельно призываю Комиссию принять во внимание мое заявление и использовать все возможности, чтобы оградить молодых авторов от недостойных попыток некоторых не в меру зарвавшихся фельетонщиков из «Вечернего Ленинграда». Для этого я предлагаю Комиссии назначить авторитетных лиц для разбора фактической, а также этической сторон упомянутого фельетона.
Суд – в свое время – был поставлен в известность об истинном авторе инкриминируемых Иосифу стихов, но не обратил на это ни малейшего внимания…
С «отрывком из мистерии» три лернера произвели нехитрую операцию – они разрубили стихотворные строчки по вертикали, а некоторые опустили вообще. Это строки из баллады Лжеца (а вовсе не из романса), одного из персонажей «Шествия». А суть в том, что персонаж противоречит самому себе – правая половина строки опровергает левую, – и потому в натуральном виде текст звучит так:
И уж если говорить о «Шествии» – этой удивительной для двадцатилетнего автора поэме, удивительной по напряжению и широте мысли, по горестной человечности и печальному состраданию, то, не будь авторы пасквиля откровенными литературными и политическими бандитами, у них не повернулось бы перо писать всю эту злобную чушь. «Удивительное создание человек!» – совершенно справедливо изумлялся Шекспир.
Но главное дальше. Строка «Люблю я родину чужую» фигурировала едва ли не во всех газетных выступлениях, цитировалась не раз на суде и стала главным доказательством антипатриотизма Бродского. Прелесть, однако, в том, что такой строки у него никогда не было. Речь идет о стихотворении из цикла «Июльское интермеццо» шестьдесят первого года, которое начиналось:
Люби проездом родину друзей.
На станциях батоны покупая,
о прожитом бездумно пожалей,
к вагонному окошку прилипая.
Все тот же вальс в провинции звучит,
летит, летит в белесые колонны,
весна друзей по-прежнему молчит,
блондинкам улыбаясь благосклонно.
А заканчивалось:
Отходят