Прежде чем он съедал очередной кусок мяса, молодой человек произносил короткую фразу на родном языке, при этом заметно стесняясь окружавших его мужчин. Видно было, что его сильно ранила бы насмешка над таким обрядом. И конечно, Устин не стерпел и принялся выспрашивать, что именно он произносит. Помрачневший Волк пропускал его слова мимо ушей. Но через несколько минут Михаил (чей на редкость длинный и горбатый нос делал его предпочтительной мишенью для подколок Устина) вежливо повторил тот же вопрос. Тогда юноша ответил:
– Перед тем как вкусить плоть животного, положено произнести слова благодарности.
– Благодарности кому? – полюбопытствовал Михаил.
– Ну, сейчас – лосю. Благодарность приносится за жизнь, которую мы из него берем. Так-то наши верят, что главное вместилище жизни – кровь… – Волк осекся, замолчал.
Михаила заинтересовал разговор с молодым иноплеменником, он даже позабыл о еде (лакомые куски мяса еще жарились, источая соблазнительный аромат) и передвинул к нему поближе чурбачок, на котором сидел.
– Твои люди… то есть самоеды, так?
Волк, усмехнувшись, кивнул.
– Так говорят русские. Мы сами себя называем – Народ.
– Как зовут тебя на вашем языке? – вдруг спросил Бутков.
Юноша нехотя ответил:
– Сурым.
Устин, только что опрокинувший в себя содержимое очередной чарки, глубокомысленно изрек:
– Серым, говоришь? Серым, стало быть, Волком, – и он засмеялся, единственный, над собственной прибауткой, как это было у него в обычае.
Волк заметил, что «Васька», немой, смотрит на него неотрывно. На лице несчастного чудака, чьи длинные космы давно не знали гребня, а зипун помнил лучшие времена, появилось непривычное выражение. То было выражение тихой печали и горечи от утраты.
– Дивлюсь я на тебя, – произнес Михаил. – В русском платье ты на нашего парня похож…
Это была правда. В казацкой дружине Волк ничем не выделялся бы, кроме слегка раскосых глаз – разве что не по возрасту серьезной, даже благородной манерой держаться. Глядя на его тонкие черты лица, гордо зыркавшие исподлобья карие глаза, Бутков подумал, что он куда больше походит на татарского мурзу, чем на низеньких и коренастых самоедов.
– Не по-нашенскому только он от вина воротит нос, – заговорил Устин. – Михайла-то понятно: в чернецы собрался, блюдет себя строже, чем боярская дочь. А парень отчего боится чарочки? Нутром слабоват, что ли?
Бутков сделал ему знак рукой – мол, угомонись, – но раскрасневшийся от выпитого Устин не унимался.
– Ты сказал – под судом-де оказался потому, что служилого одного пырнул. Кажешь, не насмерть. А убивал ты когда-нибудь? Человека, не зверя. Убивал?..
Устин поднялся с места, приблизился к Волку вплотную, лез своим лицом ему в лицо.
– А с девкой ты был хоть раз? Трогал девку, кроме мамки своей?
Лицо Волка исказилось яростью. В душе парня столкнулись две страшные силы: воля стремилась не допустить