о предстоящей свадьбе обзабылся о семейных распрях и, распахнувши ворота, въехал на середину двора с привычной улыбкой.
Заглушив мотоцикл, подался в дом и неожиданно услышал всхлипывания жены. Она сидела на высоком пороге дома. Закутав руку, как ребёнка, прижала её к груди и, баюкая, причитала:
– Чо делаетца-то? Чо делаетца…
– Што случилось? Обварилась? А? – бросился к ней Николай.
– Я вроде руку сломала, Колька-аа-а, – ещё горше заревела она.
Перепугавшись, Николай присел возле неё, аккуратно распеленал руку. Так и есть: неестественный изгиб и отёк руки ниже локтя не оставляли сомнений: рука сломана.
– Как же тебя, Нин, угораздило? – расстроился он. Жалко её было, дурёху. Сама себя довела с этой свадьбой до беспамятства.
– Как, как… На ровном месте запнулась на кухне, Бог твой меня, видать, наказал.
– Чо он мой-то? – Оба они знали, что бабкина икона висела в доме больше для порядка, как положено.
– Да об половичок возле стола зацепилась тапком и улетела через табуретку, вон туда, куда хлеб-то улетел. Реву сейчас и думаю, неужто Бог сразу и наказание придумал? А? – Она с таким испугом посмотрела на мужа, что у того душа зашлась:
– Да не придумывай ты, дурочка моя. Просто ты на нервах. Не заметила этот половик, будь он неладен. – Осердившись, схватил половичок, открыл двери и швырком выбросил его через сени прямо в ограду.
– Все мысли у тебя об этой свадьбе, вот и проглядела. Собери мало-мальски манатки[2]. Поедем в больницу. Можа, загипсуют и отпустят, а может, и положут. Или покажи, где чо достать, я сам соберу, – спохватился он.
Через полчаса уже ехали в больницу. Жена стонала, когда машину трясло, и Николай старался ехать как можно спокойнее. Как он и предполагал, в больнице одним посещением не обошлось.
После рентгеновского снимка и осмотра хирургом Нину положили в стационар. Он помог разместиться, занес сумку с вещами, и неловко помогал ей прилечь и укрыться.
– Чо теперь со свадьбой-то? – всхлипнула она, морщась от боли.
– «Чо-чо!» Стряпать будешь с одной рукой да столы накрывать, – прервал он. – Далась тебе эта свадьба.
Через недельку Нину выписали домой с уродливым гипсом, захватывающим и плечо, и локоть, и полторса. Не понравилась она Николаю. Странная какая-то стала. Глаза бегают, смотрит подозрительно на всех.
Ещё в машине дотошно стала расспрашивать, что о них говорят люди.
– Кто мы такие, чтобы о нас говорить? – удивился он.
Добравшись до дома, занёс вещи, усадил Нину за стол, в надежде, что, попив чаю с родного колодца, очутившись в своих стенах, станет она прежней. Пусть даже и ворчливой – он привык. Только бы не было этого странного выражения глаз, которыми она вглядывалась в него, в окна, в зеркало у порога. Но Нину не отпускало.
Она долго подозрительно всматривалась в хлеб на столе, потом отодвинула его в сторону и заговорщицки прошептала:
– Ножик возьми и порежь сам. Мне нельзя.
– Понятно дело,