короткими ножками. Густые леса сменились заливными лугами, затем начались поля, расчерченные изгородями. В Абвиле остановились пообедать. Шмидт болтал без умолку, но Якоб слушал его рассеянно и отвечал невпопад: до Булони оставалось чуть больше двадцати лье[1], то есть всего пять станций; ему нужно было придумать какой-нибудь способ, чтоб оказаться в порту вперед Шмидта, но какой? Он обошел вокруг коляски, прежде чем забраться в неё.
Испортить упряжь? Он не захватил с собой ножа, да у него и не получилось бы сделать это незаметно. Повозка крепкая, почти новая, рессоры слегка поскрипывают… Пойти на станции в уборную и сбежать оттуда? Каким образом? Его будут ждать… Расстегнуть ремни, чтобы чемодан Шмидта свалился с крыши по дороге? Придется помогать ему собирать вещи…
Последняя станция перед Булонью! Двуколка упиралась оглоблями в землю, один конюх надевал хомут на коренника, другой привязывал к вальку постромки пристяжной. У коновязи оседланный конь терпеливо дожидался курьера, зашедшего внутрь пропустить стаканчик на дорожку. Что же делать? С досады Якоб пнул колесо носком своего башмака. И тут в голове молнией мелькнула мысль. Убедившись, что конюхи не смотрят в его сторону, он попытался отвернуть пальцами гайку с колеса. Сначала ничего не получалось, но отчаяние придало Якобу сил, гайка подалась! Вынув также и втулку, Якоб разбросал их подальше друг от друга и пошел к бочке с дождевой водой, стоявшей под сточным желобом, чтобы помыть ободранные руки.
Всё получилось как нельзя лучше: колесо отвалилось, как только форейтор уселся на переднюю лошадь. Все сбежались посмотреть на происшествие, высказывали предположения и давали советы; форейтор ползал по земле в вечернем сумраке, ощупью отыскивая гайку и втулку; конюхи принялись распрягать лошадей; Шмидт ругался по-немецки. В это время Якоб отвязал поводья курьерского коня, подвел его к крыльцу, забрался оттуда в седло, крикнул в самое ухо: «Но!» – и выскочил с топотом в распахнутые ворота.
Верховая езда оказалась совсем не таким простым делом, как можно было предположить, ходя пешком. За свои семнадцать лет Якоб никогда прежде не сидел на лошади и теперь думал лишь о том, как бы удержаться: его нещадно подбрасывало, стремена болтались где-то внизу, что делать с поводьями, он не знал, поэтому вцепился руками в гриву, изогнулся, чтобы не сползти на сторону, и так несся вперед, задыхаясь от скорости и страха.
– Сдурел, что ли?! – крикнул ему возчик, ехавший навстречу.
Якоб и рад был бы что-нибудь сделать, чтобы его бешеный конь не скакал по самой середине дороги, вот только начисто утратил способность соображать. Ветер хлестал его по лицу, шляпа слетела с головы, по щекам катились слезы.
– Стой! Стой!
Несколько фигурок выбежали наперерез из темноты; красноватая вспышка слилась с грохотом выстрела; Якоб свалился с коня и покатился по земле. Несколько сильных рук схватили его, подняли, встряхнули; ноги подгибались,