взятым в сражении. Глаза были шальные, бесстрашные.
– Взяли меня! Насилком свели! – нечеловечески тонко крикнул Галуха. Он смотрел на Сеггара, на Мятую Рожу, не узнавал ни того ни другого. – Я по нужде… а они…
Нож угрозно мелькнул перед самым лицом.
– По нужде? С саночками, с коробом? А то мы следа не видели.
– Вагуды многоценные… оставь, не найдёшь…
– Твоей воли ждём, государь Неуступ!
Вождь, взявший победу, судит и правит не только воинские дела. Сеггар медлительно повернулся к Лягаю:
– Молви слово, ялмакович.
Заскрипела прихваченная морозом кольчуга. Мятая Рожа передёрнул плечами:
– Дозорные на петле привели, дальше не знаю.
А сам усмехнулся.
Сеггар обратил хмурый взгляд к молодому вору:
– Слыхал? Покарать покарали, доказнять не велю.
Кощей чуть не плюнул с досады, но вид Сеггара отрицал все мысли об ослушании. Парни ушли ворча, покинув Галуху, покинув брошенные набок чунки с пожитками.
– Вот бы кого перед боем зарезали, а то Неугаса…
– Тогда бы мы их одним кличем повернули. Богам оскорбление!
Горик уже взвалил на волокушу тело приёмного отца, вырубленное из сугроба. Пытался распрямить, уложить руки и ноги, пристойно поместить голову, закутанную в мешок.
Галуха начал смутно понимать, что уцелел. Тряской рукой стёр с лица снег и красную жижу:
– Г-государь Неуступ… я песнями тешить… я гусляра твоего все песни слышал… все перенял…
– Вот так кому попало щаду давать, – хмыкнул Мятая Рожа.
Сеггар мрачно спросил:
– Может, себе возьмёшь? Песнями тешиться?
Галуха повернулся с надеждой.
– Ну уж нет, – дружно отреклись побеждённые.
Галуха задом наперёд пополз прочь, стукая челом в снег, бормоча невнятные благословения.
– Такой песни воинские запоёт – знамя выронишь, – сказал Мятая Рожа.
– Коли так, на что спас? – спросил Сеггар.
Мелкие хлопоты мешали заняться тем, что было действительно важно. Пойти к раненым, например.
Ялмакович смотрел в сторону.
– Долг платежом… – выговорил он наконец, когда Сеггар уже подзабыл, о чём спрашивал. – Славный Лишень-Раз, не тем будь помянут, нам бирку с зарубками по себе заповедал. Когда б не гнев его, Крыло и ныне бы пел.
Сеггар, без того страшный, осунувшийся, ощерил волчьи клыки:
– Сравнил! Кого Боги в темя целуют, кому велят плевки отскребать!
Мятая Рожа склонил голову:
– Ну прибей его, коль я вовсе не прав. И меня заодно: от твоей руки не обидно.
Ильгра отняла пальцы, испытывая, унимается ли кровь. Она ещё точилась, но рудный ток больше не грозил унести жизнь. Кивнув с облегчением, воевница стала зашивать рану. Прикрыла, велела бережно повернуть Незамайку. Стала обтирать густеющие потёки с широкой груди…
И… вдруг выругалась морским цветистым загибом.