что пары не надо.
– В крепких башмаках гулять, люди миловать перестанут.
– А мы не милости просим. Мы гудим-играем, люди нас за то награждают.
– Раньше тоже гудили…
– Раньше мы жалость людскую на себя обращали. А теперь торжане теснятся, слушать хотят.
– Никто таких песен не слагает, как Хшхерше!
Ломаный мостик прозвался так оттого, что сопряг две улицы не в створ, а с заметным изломом. Каменный перебор, годный под ряжи, нашёлся лишь далеко в стороне. Жители Лобка утверждали: Ойдриг всыпал нерадивым мостникам кнутов от души. Показывали даже место, где пороли строителей. Рыбаки из Оток грозили наветчикам кулаками. Их послушать, Ойдриг сам указал отмель: «Здесь ставить велю. Зане – лепота!»
В годовые праздники давний спор вспыхивал наново. купцы и лодочники встречались на Ломаном и махали потесями, выходя кут на кут. В вёдрые дни отсюда любовались Торжным островом, гребнистыми теремами дворца. С Ойдригова Опина вид был прямее и краше, но там всегда пронизывал ветер, а Ломаный хоронился в заветерье.
Кувыки любили останавливаться на рукотворной площадке, где смыкались локти моста. Задержались и теперь. Присели, вытащили снедный добыток, бурачок пива.
– Не пойму вот, как люди опричь Шегардая живут? – отламывая кусок расстегая, задумался Бугорок. У него, обделённого шеей, голова сидела прямо в плечах, вздёрнутых словно бы вечным недоумением. Горбун смотрел вдаль, где плясали, рвались на ветру хвосты холода, падавшего извне. Меж ними гордо высились деревянные башенки, увенчанные жестяными махавками. Лепота! – Торгованов послушать, за стенами тьмущая темень, а вздумаешь отцедить, как есть ледышки обронишь.
– Отколь же сами торгованы являются? – фыркнул рассудительный Клыпа. – И тьма им не тьма, и ледышками никого не распёрло. Товары привозят, значит живут.
– Живут, болотник жуют. – Хшхерше вытянул за хвост вяленую шемаю, зубами разорвал вдоль. – Чтоб я от батюшки седого Воркуна добра искать отбежал!
– А и незачем оно тебе, отбегать. Ввадимся собирать, как сегодня, ещё женим тебя.
– А следом Некшу. Молодые вы у нас.
– Что примолк, Некша?
– А не ешь почто?
Слепец, чья стать позволяла ему черёдничать с водоносами, сидел, обхватив руками колено. Хмурил светлые брови.
– Парнишку не утопили хоть? – спросил наконец.
– Которого?
– Ну того. Докучного.
– Парнишку?
– Такого не знаем, видали коржавище сивое…
Некша отмахнулся. Он знал лучше.
– Я не слышал, чтобы барахтался. Всплыл ли?
Хшхерше отхлебнул пива.
– Да кто его хватится, кощея заплёванного.
– Экий ты смелый! А хозяин спрашивать придёт?
Некша расцепил пальцы, собрался вставать:
– Вернуться надо бы.
– Тебе гребтится, – озлился Хшхерше, – ты и ступай, а нам незачем.
– И пойду. Послушаю, людей расспрошу.
– Да вынырнул он! Под мост уплыл!
Некоторое время трапезничали молча. С Воркуна пахло водорослями, простором, свободой.