густой туман поглотил лес. Деревья тонули в непроницаемом мареве, словно во вселенском котле. В уплотнённом воздухе мысли, и те, теряли ясность. Глухота и тьма туманной ночи обескураживали. Окружающий мир приобрёл ирреальный облик, озадачивающий противоречием устоявшемуся мировосприятию. В новом, фантастическом окружении, ветви ольховой и сосновой поросли парили в воздухе, будто воткнутые во всёпоглощающий снег. Безвершинные деревья висели, не касаясь земли, словно в космической пустоте. Вдыхаемый воздух ощущался тяжёлой прохладой, напоминающей крупянистую манку с необычным привкусом осени. Отсутствовали привычные лесные звуки: не шелестела листва, не шумел ветер, не перекликались птицы. В световом луче фонарика летали, плясали лишь бесчисленные крохотные точки – частицы тумана.
В кромешной тишине чудной ночи мысли текли по странным руслам. Они, будто бы обрели самостоятельное тело, в чём-то сравнимое с дымкой, стелящейся вдоль русла заснувшей реки. Мысли сделались плоскими, расплывчатыми, не имеющими границ и временных барьеров. Они отрицали человека, как центральную фигуру мира, точно подтверждая нереальность бытия человеческого тела. Слышалось биение собственного сердца и шум работы миллионов человеческих клеток – звуки, в обыденности глушимые тысячами прочих.
Частицы тумана, похожие на крошечных бабочек, порхали. Движения мельчайших частиц напоминали диковинный танец с неизвестным значением. Они напоминали живых существ в белом оперении, или детей, резвящихся на лужайке, – пушистых, весёлых и… – разумных! Глядя на странных созданий, захотелось поверить в одухотворённость обычной воды, к родству с которой туманные создания имели прямое отношение. Казалось, – белые точки беззаботно летали, бегали и прыгали в воздухе, – то вверх, то вниз, то в стороны, а догнав друг друга, – разбегались, смеялись, радовались беззаботности жизни; кружились счастливым хороводом. Будто лёгкокрылые мотыльки в свете уличного фонаря тёплой июльской ночью, они не ведали бед, тревог, страха и не думали об опасности. В полуночной черноте таёжного ненастья непривычная человеческому разумению форма бытия предстала взору сказочным миражом.
Казалось, сказке нет конца. Как вдруг, ворвавшись в луч света фонарика, ночную гармонию пронзили прерывистые острые штрихи. Сверкая, точно лезвия отточенных клинков, косо… – сверху вниз, узкие линии врезались в хоровод танцующего тумана с какой-то, лишь им ведомой целью. – Жестокие, сильные, не признающие жалости, они лишь на мгновение появлялись в пучке света… – устрашающе радужных переливов, ледяные и неотвратимо гибельные, – промелькнув, тут же исчезали. Так варварское нашествие, кромсая, ожесточённо уничтожало туман.
Не сразу дошла до осознания суть представшей взору трагедии. Не видели беды и резвящиеся туманинки. Не осознав смертельной опасности, они лишь на миг остановились. Однако, не разглядев угрозы, легкокрылые создания безмятежно пустились вдогонку собратьев, уже агонизирующих от смертельных ран. Через секунду, потеряв своих друзей, запоздало почувствовав неладное, – замерли; растерявшись, заметались, ища спасение и, поверженные, – падали, падали и падали вниз безжизненными ледяными каплями! А воинство осеннего дождя безжалостно сбивало эфирных танцоров, превращая их в неподвижную воду. Красота ночного тумана в минуты померкла. За короткими вражескими стрелами холода на него накинулся осенний ливень. Леденящим хладом, увесисто стуча по неприкрытым плечам, дождь победоносно оттеснил меня в таёжное жилище.
Прыжком дикой кошки заскочила в палатку. Тонкая ткань футболки успела промокнуть насквозь и неприятно липла к телу. Прикрыв дверь, спешно протянула озябшие руки к печи: «Как хорошо, когда есть крыша над головой и горит спасительный очаг! Каково сейчас тем, кто, застигнут ненастьем в пути?!..». Стало жаль живность, что сейчас прячется от ночи и ненастья. Вспомнилось, как одиноко чувствовала себя в промозглой тьме, не имея возможности обогреться и высушить одежду. А в палатке – тепло и уютно! Защищая от непогоды, умиротворяя, в железной печи потрескивают смолистые дрова. Дождевая вода ручьями бежит по крыше с листа жести; затекая в щели, с боевым воплем прыгает на раскалённую печь, но поверженная силой огня, взрываясь горячим паром, зловеще шипит в последнем вздохе злобного бессилия.
Ища спасение, заметалось из стороны в сторону, напуганное вторжением сырого воздуха пламя свечи. Успокоившись, – затихло, блаженно замурлыкало, освещая лесной дом и человека, задумчиво смотревшего на капли, упавшие на печь. – Капли, шумно вскипали, пузырились, уменьшались в размере и исчезали, испарившись. А на их место падали новые и новые. Тонкие струйки водяного эфира устремлялись сквозь просветы жести печи в ночное небо, где их уже дожидались безжалостные холод и дождь.
Под нарами тихо вздохнула разбуженная лайка. Не открывая умных глаз, пошевелилась, удобнее устроила чуткий нос на пушистой шерсти хвоста. А дождь уже кувалдами колотил по крыше, беспощадно добивая беззащитный туман. Он неодолимой силой утверждал закон извечного круговорота воды в земной природе – закон превращения водяного пара в жидкую воду, а воды – в пар, только теперь не страшил. Укрывшись одеялом, я задула свечу и через секунду крепко уснула под убаюкивающую музыку