ote">1. Первое из этих обстоятельств то, что мне никогда не представился случай жить достаточно времени в Италии и выучить итальянский язык. Второе – то, что мне не нравились дантовские высказывания о местах, которые я знал лучше. У меня не было еще достаточно опыта, и я не знал, что ученик, даже самый преданный, может губительно отличаться чем-то от своего учителя.
Так, по собственному моему неразумию, я оказался лишен на многие годы знания великой поэзии, которая для нынешнего латинского мира то же, что для нас поэзия Гомера. Признаюсь в этом со скорбью, потому что после первого же моего знакомства с Данте я уже никогда больше не разлучался с ним. Это было, насколько помню, летом 1935 года на Пелионе: я встретил учителя, наставника в искусстве. Впрочем, у меня всегда была потребность учиться, как говорят у нас, потребность в ученичестве ремеслу. Я всегда радовался, если на темной дороге встречал кого-то более сведущего и более опытного, кто утвердил бы мои старания. Возможно, с другой стороны, это должно указывать, что в Греции мы страшно одиноки.
Как бы то ни было, факт, что человек, не знающий итальянского, но много раз читавший «Божественную Комедию» с помощью параллельных переводов, дерзает ныне говорить вам о Флорентийском поэте. Смягчающим обстоятельством здесь является то, что таковая дерзость присуща не только мне.
Тем не менее, поскольку я был вынужден ознакомиться с переводами Данте, мне хотелось бы представить вам для рассуждения и мысль о передаче по-гречески этой поэмы, к которой нужно приблизиться, насколько это возможно, и нам, поскольку это краеугольный камень познания людей – пожалуй, наиболее значительный от средневековья и далее.
В течение немногих лет нашей свободы много достойных людей пыталось переводить Данте. Некоторые перевели «Комедию» полностью, другие – только отдельные отрывки либо правильным одиннадцатисложным, либо другим стихом, как с рифмой, так и без рифмы. Результатом было то, что у нас, как мне кажется, появились стихотворные произведения, представляющие в большей степени переводчика, чем самого Данте. При этом требования метрики заставили переводчиков пожертвовать величайшим достоинством поэта – точностью. Если мы настаиваем на собственном стихотворчестве при переводе на греческий, то успеха можно достичь, когда мы имеем дело с небольшими стихотворениями, но когда речь идет об огромной поэме («Комедия» насчитывает более 14.000 строк), в которой каждое слово подчинено собственной определенной цели, приблизительное воспроизведение делает ее либо расплывчатой, либо непонятной. Стало быть, лучше следовать совету самого поэта, который он высказывает в «Пире» (I, 7, 14): «Итак, да будет известно каждому, что ни одно произведение, мусически связанное и подчиненное законам ритма, не может быть переложено со своего языка на другой без нарушения всей его сладости и гармонии».
А поскольку дело обстоит таким образом и предстоит общаться с произведением такого рода, хочется пожелать, чтобы у нас появилось издание «Комедии», где итальянский текст будет представлен рядом с прозаическим греческим переводом и при этом с максимально возможно точным. Только так мы сможем прикоснуться, если можно так выразиться, к «телу» этой поэзии. По крайней мере, в начале. Затем я прошу вас выучить итальянский и уже после этого – итальянский во Флоренции2.
Для начала я сказал бы, что приблизиться к этому поэту мне препятствовали некоторые дантизмы в литературах, с которыми мне случилось познакомиться лучше. В Англии это были разного рода прерафаэлизмы3. Относительно Греции нужно сказать несколько больше. На мой темперамент в более юном возрасте оказали неблагоприятное воздействие дантовские крохи, которыми с некоторой напыщенностью восхищались в те годы. Они казались мне, насколько помню, сентиментальными излияниями, не имевшими никакого отношения к поэту, кроме упоминания его имени, имени Беатриче или какого-нибудь душераздирающего стиха. Например, декламировали стихотворение Паламаса к Стелле Виоланти:
Вылетела душа твоя
из заточенья твоего непокорного,
чтобы украсить некий Ад из повествованья
некоего Данте… 4
Но существует только конкретный Ад и существует только конкретный Данте, а некий Ад и некий Данте – ни что иное, как некая антидантовская муть. Такой же мутью является и заезженное “Che fece…” кавафисовского эстетизма. Сколько «Великих Да» и «Великих Нет» приходилось мне слышать (я имею в виду до войны в Албании) и сколь кричащими были они. И таковых тоже нет у Данте: там мы встречаем только великое отрицание жизни из трусости – per viltà5.
Это не поводы для порицания того или иного поэта, но в большей степени, так сказать, литографии своего времени. Те времена, годы литераторов ионической школы, миновали: именно они и знали Данте, поскольку им помогало владение итальянским языком. Не знаю, однако, вспомнил бы я о них вообще, если бы не подумал о Соломосе. Чтобы достичь своего известного нам совершенства, Соломос должен был пройти несколько стадий – байронизм и прочие явления того времени. Текст, который показывает (мне, по