впечатление, которое осталось у меня от живущего ныне ионического поэта, – это незабываемый голос левкадца Сикельяноса, который прекрасно помнит Данте7. Это произошло однажды ночью на улице Филэллинон162. Я провожал его. А когда я прощался с ним у входа в ночное заведение, куда его пригласили, он громогласно и сакрально возгласил не переводимое ни на какой язык возглас Плутоса:
«Pape Satàn, pape Satàn aleppe!» (Ад, 7, 1)
Теперь я спешу перейти к тому немногому, что могу сказать. Вопрос этот со времен Боккаччо исследован исчерпывающе, так что мне легко добавить, что я не могу порадовать вас чем-то умным. Ничем, кроме свидетельства почтения и любви к величайшему поэту западного мира. А это заставляет говорить просто.
Указывая события, которые происходили в то же самое время у нас, отмечу, что Данте родился во Флоренции в годы правления императора Михаила Палеолога, через четыре года после освобождения Константинополя от франков, в 1265 году. То есть Данте выходит из юношеского возраста в годы Сицилийской вечерни, ставшей одним из первых шагов политического объединения Италии. Поэтическая (не историческая) дата начала видения Божественной Комедии – Страстная Пятница 1300 года8. Можно сказать, что ее следовало бы праздновать прежде всякого юбилея Данте9. Не хочу отвлекаться на другие фактологические сведения: я не собираюсь касаться ни географии, ни астрономии, ни астрологии, ни богословия поэта.
Все мы помним встречу Одиссея с Антиклеей в «Некийи» Гомера:
τρὶς μὲν ἐφωρμήθην, ἑλέειν τέ με θυμὸς ἀνώγει, τρὶς δέ μοι ἐκ χειρῶν σκιῇ εἴκελον ἢ καὶ ὀνείρῳ ἔπτατ’…
Три раза руки свои к ней, любовью стремимый, простер я,
Три раза между руками моими она проскользнула Тенью иль сонной мечтой …
(XI, 206–208, пер. В. Жуковского)
Такие же выражения мы встречаем и у Данте, напр.:
tre volte dietro a lei le mani avvinsi,
e tante mi tornai con esse al petto.
Троекратно
Сплетал я руки, чтоб ее обнять,
И трижды приводил к груди обратно.
(Чистилище, 2, 80–81).
Но Данте не таков, как Гомер: Гомера привлекал прежде всего верхний мир. «Нижний» мир Гомера, как и наш, представляет совсем другие картины. В нем нет «вечной муки» (XI, 3, 2), «etterno dolore», нет даже чистилища. И Харона мы видим не таким, как представляет его нам Флорентиец: «Харон демон с глазами из пылающих углей»: (Ад, 3, 109)
Caron dimonio, con occhi di bragia
А бес Харон сзывает стаю грешных,
Вращая взор, как уголья в золе,
Мы же, наоборот, относимся к нему по-свойски, напр.:10
Как утвердились небеса и мир обрел основы,
Тогда и сад себе Харон задумал обустроить,
Лимоны были девушки, а парни – кипарисы,
Душица и орешники – там маленькие детки,
Ах, Боже, умереть бы мне, отправиться к Харону,
Уйти бы мне к нему скорей, и в том саду остаться…
Надеюсь, вскоре вы увидите, как эта близость между жизнью и смертью образуется по-другому у Данте.
На первый