человечики
манистами накрашеннами
где-то высоко́.
никто бы и не кланялся
продуманно и холодно
никто бы не закидывал
на речку поплавок
я первый у коло́дица
нашёл её подохлую
и вечером до ку́зова
её не повалок
стонала только бабушка
да грядка пересто́нывала
заново еро́шила
капустных легушат
отцы мои запенелись
и дети непристойные
пускали на широкую
дорогу камыши
засни засни калачиком
за синей гололедицей
пруда хороший перепел
чугунный домовой
щека твоя плакучая
румянится цыганами
раскидывает порохом
(ленивую) войну
идут рубахи ры́жики
покрикивают улицу
веревку колокольную
ладошки синяки
а кукла перед ужином
сырому тесту молится
и долго перекалывает
зубы на косяк
я жду тебя не падаю
смотрю – не высыпаюся
из маминой коробочки
на ломаный сарай
обреж меня тапориком
клади меня в посудину
но больше не получится
дырявая роса —
ВСЁ
51
Ваньки встаньки 〈II〉
ты послушай ка карась
имя палкой перебрось
а потом руби направо
и не спрашивай зараз
то Володю то Серёжу
то верёвку павар
то ли куру молодую
то ли повора вора
Разбери который лучше
может цапаться за тучи
перемыгой серебром
девятнадцатым ребром
разворачивать корыто
у собачий конуры
где пупырыши нерыты
и колеблется Нарым
Там лежали Михаилы
вонючими шкурами
до полуночи хилые
а под утро Шурами
и в прошлую середу
откидывая зановеси
прохожему серому
едва показалися
сначало до плечика
румяного шарика
а после до клетчатых
штанишек ошпаривали
мне сказали на́ ушко
что чудо явилося
и царица Матушка
сама удивилася:
ах как же это милые?
как же это можно?
я шла себе мимо
носила дрожжи
вошёл барабанщик
аршином в рост
его раненная щека
отвисала просто
он не слышет музыки
и нянин плач
на нём штаны узкие
и каленкоровый плащ
простите пожалуйсто
я покривил душой
сердце сжалося
я чужой
– входит