внутри возник страх, похожий на мерзкую личинку в коконе из очень нехороших предчувствий. Но наваждение быстро пропало.
Михалыч за стенкой остервенело пилил, порой доносился стук молотка. «Ну, самое время», – сонно подумал журналист. И все ж звук инструмента был приятнее слуху, нежели бесконечная череда оскорблений.
Усталость брала свое. Закрывая глаза, Василий предположил, что сосед нарочно ищет спасения в ремонте. Михалыч, не отдавая себе отчета, хватался за все, что помогало ему хоть ненадолго заставить жену замолчать, – стучал, пилил, дырявил стены перфоратором, будто намереваясь пометить каждый сантиметр в квартире или высверлить из души сказанные слова. Да полно, осталось ли там хоть одно живое место? Забей он целый миллион гвоздей -преградит ли это дорогу потоку мыслей? Впрочем, вполне вероятно, что как раз от мыслей-то и спасался Михалыч в своей ремонтной страсти, делая беспокойными не только вечера с ночами, но и выходные, которые приходилось проводить в обществе супруги.
Уже засыпая, Василий вдруг припомнил бородатый анекдот: «Отомщу соседу за его перфоратор – куплю пианино. Ремонты рано или поздно заканчиваются, а музыка – вечна». Усмехнувшись в подушку, журналист все-таки умудрился провалиться в сон. А через полтора часа прозвонил будильник.
Троллейбус рогатым оранжевым скарабеем полз по дороге, отфыркиваясь утренней сыростью. Народа в ранний час набралось немного, и Василий с комфортом устроился на свободном одиночном сиденье. Он с детства любил занимать место у окна и наблюдать за пешеходами. Мальчонкой, ерзая на материнских коленях, Васятка пытался угадать, куда идут все эти люди, отделенные от него прозрачностью стекла, о чем думают, мечтают. Он попробовал сообщить свои соображения маме, однако та лишь посмеялась, взлохматила русые с задорной рыжиной кудряшки:
– Какой ты у меня фантазер, – сказала она и вздохнула. – Надеюсь, когда вырастешь, перестанешь сочинять.
– Почему? Это же интересно! – Удивлялся Вася, отрывая взгляд от череды спин и профилей.
Мама смотрела задумчиво, морща лоб, отчего он казался старушечьим и совсем не родным.
– Может, и интересно, только мало кто поймёт. А впрочем… Сочиняй на здоровье, мой сероглазый мышонок, только папе не вздумай рассказывать.
Да, папе не стоит: он-то точно не поймет. Никогда не понимал!
Задремавший Василий ударился лбом о стекло, и оно слегка загудело, отвечая на гневную вспышку. «Вот какой глупый мышонок» – в памяти жужжащим волчком крутилась присказка из книжки, которую мама читала перед сном. Вроде бы мышонок там плохо кончил…
«Господи, какая чушь лезет в голову, когда не выспишься нормально» – подосадовал Шумский, потирая ушибленный висок. Журналист оглянулся, оценивая степень наполненности салона и прикидывая, не двинуться ли к выходу…
…Кто-то держался за спинку его сиденья. Пассажир стоял в пол оборота и словно преграждал путь. Неприятный холодок пощекотал внутренность Василия, пересчитал все позвонки, замерев студеным шариком