но я знала, что лучше на него не смотреть.
– Я заверил коменданта, что моё решение послужит на благо рейха. Ты приносишь пользу как охранникам, так и заключённым. Охранникам нравится смотреть, как ты соревнуешься с мужчинами, всем нравятся ваши шахматные поединки. Публичные развлечения помогают поднять моральный дух – пока не наскучат зрителям. Тогда это утратит всякий смысл.
Он замолчал, и я не понимала, должна ли что-то ответить или он просто хотел, чтобы я осознала: моя единственная цель здесь – доставлять удовольствие. Я знала, что лучше не перебивать, поэтому ждала, надеясь, что поступаю правильно.
– Прошло почти три недели со дня твоего прибытия сюда, заключённая 16671. Посмотрим, как долго ты сможешь развлекать нас.
Если Фрич хотел напугать меня этим намёком на нависшую надо мной угрозу смерти, я его разочарую. Смерть и близко не страшила меня так же сильно, как мысль, что мне придётся провести в Аушвице ещё хоть одно мгновение.
До моих ушей донеслись отдалённые крики, во двор из своих блоков высыпали заключённые и поспешили на плац, чтобы собраться на аппель. Фрич оставил меня и вышел вперёд, чтобы понаблюдать за потрёпанной толпой, выискивая плохую осанку или шевеление губ. Как только я нашла людей из своего блока, то заняла своё обычное место рядом с отцом Кольбе, который, похоже, не удивился, обнаружив, что я уже здесь. Не в первый раз Фрич вызывал меня перед перекличкой, чтобы начать день с шахматной партии. Когда мы построились, отец Кольбе поймал мой взгляд и слегка улыбнулся. Даже в этом кромешном аду он каким-то образом сохранял бодрость духа.
Когда все встали по местам, от внезапно наступившей тишины по моей спине пробежал озноб, хотя это утро было теплее предыдущих. На плацу собрались тысячи людей, но единственным звуком были голоса офицеров СС, выкрикивавших номера.
Пока нас пересчитывали, я сосредоточилась на высокой деревянной будке часового вдалеке. Внутри виднелся неясный силуэт охранника, сжимавшего массивный автомат. Одна пуля – и всё. Одна пуля могла бы освободить меня от этого пожизненного заключения и обречь на следующее, от ада на земле – к вечным мукам по ту сторону. В преисподней, которая ещё только ждала меня, страдания, несомненно, были бы более терпимыми.
Я поджала пальцы на ногах и стиснула зубы, кипя нетерпением и раздражением, пока нежный напев богородичных антифонов не нарушил тишину. Каждый раз, когда отец Кольбе шептал молитвы или гимны, я была потрясена тем, насколько тихо ему удавалось это делать. Единственная причина, по которой я могла его слышать, – это мой натренированный слух, способный улавливать его ободряющий шёпот.
После аппеля я спряталась в толпе, избегая ударов капо и игнорируя крики охранников, и присоединилась к своей рабочей группе. В очереди кто-то, не принадлежавший к моей коммандо[14], проталкивался сквозь толпу – та самая женщина-заключённая, 15177.
– Где девочка?
Дальнейших уточнений не требовалось.
Я не собиралась обращать