краски и бумаги, распределения между товарищами, находящимися на нелегальном положении, и иных нужд Центрального Комитета.
В комнате 101 говорили все.
Когда Аркадий Галкин подписал протокол допроса, сыщик закрыл папку, как служитель морга накрывает полотном лицо покойного.
– Чистосердечное признание облегчает душу, – сказал он вахмистру, – иначе пришлось бы отпускать. Чуешь, как на душе легче стало?
– Так точно, особливо после утреннего… – откликнулся Кочубей и оборвал себя, чтобы не сболтнуть лишнего в присутствии арестанта.
Анненский потянулся и с чувством выполненного долга зевнул.
– А славнохлопотный денёк выдался! Сдавай скубента дежурному и пойдём обедать.
5. Взаперти
Когда Савинкова заперли во флигеле, ему было о чём подумать после встречи с графиней.
Флигель оказался тесным, одноэтажным, без выхода на чердак. Потолок из белёных досок – рукой достать. За перегородкой, в сенях – кухонька с плитой. Комната большая, в сиреневых обоях, с кроватью, одёжным шкафом и ковром на стене, колченогим ломберным столиком, подпёртым сложенной газеткой, пустой этажеркой в углу, на средней полке которой приютилась треснутая мраморная пепельница и скомканный фантик с бросающимися в глаза буквами «Б» и «я».
За дверкой со стеклом, прикрытым кисейной занавесочкой, размещалась маленькая комната. Савинков отворил, стекло дзенькнуло. Комнатка была нежилой. Пол застелили газетами, по ним много ходили, отчего газеты сбились, смялись и порвались. На них темнела протоптанная дорожка и чёткие фрагменты сапожной подмётки после дождливого дня. Голубая табуретка с треснувшими ножками, небрежно заляпанными рыжим столярным клеем, казалась дивной гостьей. Ей было место в трущобах возле Балтийского завода, чтобы там свидетельствовать о вопиющей бедности – наследном качестве не первого поколения неимущей пролетарской семьи.
Савинков поёжился. В комнатке не было ни обоев, ни окон. Если вбить над табуреткой крюк – можно вешаться. В ней, должно быть, намеревались делать ремонт. Немедленно закрыл дверь. Стекло снова брякнуло.
«Дело дрянь, – подумал Савинков. – Кинули как карася в бидон. Сами тем временем что-то решают».
Его сопровождал финн. Когда закрывал флигель, в замке провернулся ключ. Савинков вышел в сени, толкнул дверь, она не поддалась. Наклонился к замочной скважине, прищурился. Юсси бдел на своём посту возле дровяника, дымил табаком. «Здоровый, чёрт», – снова подумал Савинков.
В большой комнате имелось окно, забранное второй, зимней рамой. «А что, если? – прикинул Савинков, но потом скептически усмехнулся. – Глупость». Взгляд с перекрестья рамы скатился на постель.
– Ты ведь этого хотел, Жорж Данден! – воскликнул он и плюхнулся на матрас.
Из одёжного шкапа торчала калоша, будто наблюдая. Её тупой сомячий нос, покрытый серой засохшей слякотью, просил угощенья в виде хорошего пинка. Савинков косился на неё, но ленился. Валялся, бездумно таращась между штиблетами, то сводя, то разводя их.