за стол, хлебнув изрядный глоток обжегшего меня кофе, я начал было уже привычно обдумывать деловой распорядок предстоящего дня, как вдруг сверху надо мной грохнуло так, что я, вздрогнув, едва не пролил на себя находившуюся в моей руке чашку.
«Что им там неймётся с утра пораньше? Буйные недельные поминки вроде бы уже справили… Мебель, что ли, решили переставлять в семь часов утра?»
Без всякого удовольствия я проглотил оставшийся кофе, твердо решив ни во что не вмешиваться. Но, уже выходя на работу, невольно притормозил у дверей. На лестнице, ведущей к квартире покойного Василия Фомича происходило что-то из ряда вон – там стояли люди в милицейской форме. Тут и Нюрку вывели. Заметив меня, она стала заполошно выкрикивать:
– Станислав Иванович, хоть вы им скажите!.. Не виноватая я!.. Что они себе такое придумали?..
Милиционеры сохраняли полную невозмутимость – картинка была привычная для них. Один, самый молодой, не выдержал, наконец:
– Гражданочка, не кричите, – попытался он успокоить Нюрку. – Мы во всем разберемся.
«Они всегда так говорят,– подумал я, – а потом разбираются либо камерой, либо лесоповалом, либо, вообще, «внезапной и скоропостижной»… За что это ее?.. Как это за что! – обожгла внезапная догадка. Ещё не вполне отойдя ото сна, я не сразу понял, что происходит. – Дядя Лёша исправно выполняет свою работу…»
Уже во дворе я проследил глазами, как добры молодцы препроводили вопящую Нюрку к обычному милицейскому «воронку» с зарешеченными задними окнами, по-джентльменски – надо же! – подсадили ее, захлопнули дверцы и увезли в неизвестном направлении.
«Лет на пятнадцать, – предположил я. – Если, конечно, выживет».
Несмотря на столь раннее время, вой моей соседки собрал порядочную толпу перед домом. Люди тихо перешептывались, иные осуждающе покачивали головами. Одна старушка семенящим шагом подошла ко мне и спросила возбуждённым шёпотом:
– Станислав Иванович, а в чем дело, не знаете?
Я посмотрел на нее взглядом стального карася и пожал плечами:
– Откуда мне знать? Милиции виднее – она знает.
Сев в машину и вставив ключ в замок зажигания, я восхищённо подумал почти что словами Пушкина: «Ай да дядя Леша, ай да сукин сын! Свое обещание держит!..»
Как ни странно, после этого малоприятного впечатления утра моё настроение поднялось. «Может быть, потому, – мелькнула мыслишка, – что теперь, после ареста Нюрки, я смогу смело отправить маменьку Василия Фомича в её же квартиру? И тем самым освободить свое жизненное пространство от постороннего человека, стряхнуть тяжесть опеки над пожилой женщиной?.. Так что же такое получается: нет во мне сердца? Нет доброты, сочувствия, совести?» Я на минуту задумался над этими старыми, забытыми понятиями.
«Какая, к чертям, нынче совесть? – оправдывался я перед самим собой. – Что это за слово в наше время? Звучит почти как архаизм. Люди в России совершенно забыли, что такое совесть. Её удобненько