отвала. Посылаем уже за припасами для солдат на Пасху… так быстро идет время.
Жду следующих карточек, а присланная стоит на столике. Вы, как будто, ничего – свежи и достаточно полны. Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.
Дорогая моя Женюра!
Вчера гуляю по рельсам, мимо бежит Цапко (наш почтарь), только что прибывший с почтой. «Есть ли письма?» «Никак нет, Ваше В[ысокоблагород]ие». Продолжаю ходить. Чрез полчаса возвращаюсь. Офицеры заняты рассортировкой писем (пришло их около 1500) и подают мне твое письмо от 2 февр[аля]; потом от 31 янв[аря] и 28-го. Весь этот неожиданный подарок я читаю уже в постели. Наконец, мне дают еще четыре ваших рожицы…Начинается хождение фотографии по офицерским рукам, затем по денщичьим… слышу объяснения в полголоса «семья командира» (кто-то из офицерства), «жена с детишками Их Выс[окоблагоро]дия Командира полка» (объясняет денщик)… Я лично верчу вас направо и налево; беру очки, затем лупу, и стараюсь ответить себе на всяческие вопросы. В общем, вы выглядываете молодцами, свежи и полны; дочка, очевидно, вертелась и руками вертела, но это ей и полагается. Офицеры находят, что Генюша сильно похож на тебя – тот же постав головы, выражение лица и т. п. Я стараюсь отстоять свою позицию, говорю про его рост, сложение, придумываю или вспоминаю, как на улице узнавали в нем моего сына, и веду речь к тому, что старший сын похож на меня… Слушают меня со вниманием, но веры на лицах не вижу. Наконец, один: «Мне кажется, г. полковник, на вас никто не похож». Угодил. Даже седого мне не оставил.
Ты все спрашиваешь, ел ли я блины. На Масленице это у нас не вышло, раз ели, да и то, с плохой только сметаной, но когда мы на первой неделе отговели, а в начале 2-й прибыли из России наши масленицкие запасы (икра, семга, сметана), мы стали есть блины через день, до изнурения… Сейчас отдыхаем, ослабли.
Вчера ночью из деревни, о которой я тебе уже говорил и которая находится в нейтральной зоне между нами и австрийцами, мои разведчики вынесли на руках четверых детей народного учителя; старшему 7 лет, младшей 1,5 года. История здесь обычная, но полная драмы. Когда мы заняли эти районы, учитель, оставив жену с детьми, отправился во Львов слушать курсы русского языка. Нагрянули мадьяры, жена растерялась и бежала, оставив детей на попечение старухи крестьянки. Дети прожили в таком положении более месяца, пока вчера не прибыл отец, указал нам дом и дал возможность разведчикам ночью вынести детей. Сегодня спрашивал отца, говорит, что старуха кормила их квасом и капустой и еще чем-то и дала им возможность не умереть до прихода отца. Дети страшно исхудали, оборвались. Трех старших закутали в тряпье, а маленькую Женю так и взяли полуголую; солдат забрал ее под шинель… несли по глубокому снегу в гору на позицию, где офицеры в землянке детей отогрели, накормили, закутали и затем доставили сюда… Теперь они на станции, готовые к отъезду во Львов. Отец, рассказывая мне всю эту историю, долго крепился, а потом горько заплакал… Хорошо, что австрийцы или опешили, или прозевали; открой огонь из своих окопов, они могли изранить и детей, и разведчиков.