с лучком? С цибулькой? Я вчера достала настоящего подсолнечного масла. To znaczy oleju.
– Обожаю жареную картошку, – призналась Бася. – Особенно на подсолнечном масле и с луком. – Сказать по-русски «цибуля» не рискнула. Какая там «цибуля» – в детстве она боялась, говоря по-русски, назвать собаку псом, казалось, будет чересчур по-польски. Но псы носились в русских книжках стаями, а вот цибуля в этих книжках не произрастала. Разве у Гоголя? Стоит перечесть. Можно биться об заклад – для Ерошенок Николай Васильевич священен. Wieszcz narodowy, национальный пророк.
Доктор, однако, выглядел озадаченным.
– Так вы, Барбара, знакомы с этим… хм… товарищем?
Бася растерялась. Знакомство с наркомом – хорошо оно или плохо?
– Я тоже служу в наркомпросе, папа, – решительно приврал Константин и предъявил семье удостоверение засъемщика, солидное, с наркомпросовской печатью. Кузен с преувеличенной деликатностью отвернулся.
– Что же, – проявил великодушие доктор, – теперь и я советский служащий. Не столь высокого полета, но… И Надежда Владимировна служит. Прэнси́пам верен только Даня.
Даниил пробурчал себе что-то под нос.
«Не вздумай обижаться, Баха», – мягко посоветовал голос. «И не подумаю. Михаил Константинович – чудесный человек. Таким я его себе и представляла».
* * *
– Вы только, Бася, не подумайте, мой Миша вовсе не тиран. Если бы Костик заупрямился, он отпустил бы его хоть в Киев, хоть в Одессу. Просто ляпнул тогда сгоряча. Но это же Костя. Пожал плечами, собрал чемоданчик, сел на поезд, и в Варшаву. На первые каникулы вернулся в восторге. Сказал – это судьба.
«Что за судьба такая? – развеселился голос. – Барбару Карловну Котвицкую он в ту пору еще не встретил».
– Теперь, Бася, трудно поверить, но я и в самом деле испугалась, как бы он не укатил в этот ужасный Томск. Из вредности мог, вполне.
– Мог стать юристом? – содрогнулась Бася.
Надежда Владимировна задумалась.
– Нет, юристом, пожалуй, нет. Словом, хорошо, что в Томске не было истфила. Костю могло потянуть на экзотику. Вы же понимаете: Обь, Енисей, Амур. Остров Сахалин. Места весьма и не столь отдаленные.
Они проговорили больше часа, в старой Костиной комнате. (Костя с Михаилом Константиновичем обсуждали что-то в кабинете.) По словам Надежды Владимировны, всё оставалось тут прежним. Карта на стене, исчерченный карандашами глобус. И самое интересное в чужом жилище – книги.
– Вы позволите взглянуть?
– Конечно, Бася. – Полнейшее понимание.
Сенкевич, Стивенсон, Дюма, капитан Майн Рид, Диккенс, Конан-Дойль – традиционный набор. Но рядом томики римских и греческих классиков и сотни две изданий по истории, филологии, географии – чуть потрепанные, с закладками. Есть и старые знакомцы: Зелинский, Гиббон, Моммзен, Ламартин, Луи Блан – совсем как дома. (Интересно, где он спрятал Мопассана? Бася своего держала за теми книгами, которые, знала точно, никому никогда не понадобятся.) Учебники древнегреческого, старославянского, французского, немецкого. Надо же – испанского. Снова