его ни малейшего шанса остаться равнодушным. И, подобно всё тому же щёголю, сам оставался при этом бесстрастен и безжалостен к попавшим под его чары.
Меня обуревали двойственные чувства от возвращения. На первый взгляд, за годы, прошедшие с моего побега отсюда, столица совсем не изменилась, но это было обманчивое впечатление. Город, некогда служивший прибежищем для всех: талантливых мастеровых, ушлых купцов и даже безродных клошаров, теперь был наводнён сплошь нобилитетом. Исчезли с центральных улиц ремесленные мастерские, не стало прячущихся в тени близко прижавшихся домов попрошаек, запропастились куда-то многочисленные лоточники и бродячие артисты. Скоррде был вылизан и вычищен до блеска от всего, что, по мнению императора, портило его облик – и вместе с тем лишился того неуловимо витавшего в воздухе духа прежнего города, открытого для каждого жителя Империи, невзирая на сословия.
Прогрохотав колёсами по брусчатке, карета въехала в обрамлённые белокаменными опорами кованые ворота. По сторонам потянулись геометрически правильно остриженные кусты и деревья, а за переплетениями нагих ветвей вознеслись очертания огромного трёхэтажного здания с флигелями.
Карета, дёрнувшись, остановилась перед высоким мраморным крыльцом, дверца распахнулась, и в проёме появилось раскрасневшееся с мороза лицо Дашика.
– Приехали, хворые. Выходите, – ухмыльнулся гвардеец, галантно подав мне руку. – Тут мы и распрощаемся. Дальше за вами дворцовая стража присматривать станет.
На крыльце мялся с ноги на ногу, пытаясь согреться, невысокий, закутанный в меховой плащ человечек с длинным крючковатым носом и сальными, давно не стрижеными волосёнками.
– Кого тут Прародитель послал мне на голову на ночь глядя? – ворчливо проскрипел он и презрительно сморщился, едва только гвардеец подвёл нас к нему. – Ну и вонь! Вас что, год в баню не пускали?
– Ты для начала хоть половину названного срока в застенках башенных продержись, светскую беседу с палачами поддерживая, – тотчас взъярилась я в ответ – человечек уже одним только своим видом вызывал у меня стойкое отвращение, а уж после этого брезгливого комментария и подавно; не будь на мне ошейника – испепелила бы его на этом самом месте, не задумываясь. – А потом посмотрим, сумеешь ли собственное амбре от аромата роз отличить.
Кан бросил на меня горящий предостережением взгляд, но вслух ничего не сказал. Человечек же, никогда и близко не подходивший ни к тюрьме, ни к скотному двору, и, видимо, ничего хуже запаха подгоревшей пищи не нюхавший, оскорбился не на шутку.
– Ты кто, чтоб в таком тоне со мной разговаривать?! – задохнувшись от возмущения, взвизгнул он.
– А ты кто, чтоб иного требовать? – рыкнула я.
Человечек, разинув рот, уставился на меня своими глубоко посаженными злобными глазёнками, но тут в перепалку с лукавой ухмылкой влез вездесущий Дашик.
– Господин Вирий, сии пле… гм… облыжно обвинённые доставлены