роль «царя-батюшки», суметь «докричаться до народа».
Для этого имелись весомые предпосылки, заключавшиеся в наличии у Пугачева харизматического дара, менее выраженного или вовсе отсутствовавшего у прочих самозваных Петров III. В нем прочно укоренились базисные черты православного человека («греческого исповедания кафолической веры»), чуткая боль к народным страданиям («жаль де мне очень бедного простого народа») и интуитивное стремление затормозить перемены, вернуть страну в традиционное русло, например, «оставить казаков на таком основании, как деды и отцы войска Донского служили» [16, с. 100; 6, с. 56, 59]. К этому добавлялась готовность использовать новые средства достижения цели, завуалировав их под традиционной оболочкой. Не последнюю роль играло наличие высокой самооценки, как правило, не соответствовавшей его реальному статусу.
Надо заметить, что психологический склад донских казаков отражал специфику их повседневного существования. Важной особенностью их менталитета было стремление сравняться с дворянами, стать с ними на один уровень. Казаки гордились не только тем, что над ними нет господ, но и тем, что сами стоят выше тяглых людей. Судя по всему, они искренне отождествляли свою жизнь с «волей», обладали незаурядной воинской выучкой и достаточно широким кругозором. Поскольку детство и юность Пугачева прошли на Дону, он сызмальства усвоил типичные качества донских казаков: патриотизм, монархизм, православную религиозность при склонности к дохристианским суевериям, ненависть к врагу, но в тоже время – полную терпимость в своей среде к людям нерусской этнической и нехристианской религиозной принадлежности. Как и всем казакам, Пугачеву с детства прививалась преданность войсковому братству, любовь к свободе, беззаветная храбрость и стойкость в бою, умение стойко переносить тяготы и лишения, высокая социальная мобильность, легкость на подъем, привычка и способность к активным действиям. Эту выносливость и несгибаемость воли он пронес через всю жизнь [11, с. 432–448; 29, с. 45].
Вероятно, Пугачев, подобно своим землякам, рос в убеждении, что историческая роль казачества состоит в защите православной христианской веры, Российского государства, государя и народа от «бусурман» и «изменников». Но выработанные вековым опытом каноны казачьего мышления и поведения не совпадали с императивами переходной эпохи, подвергавшей их эрозии. Родное и знакомое к середине XVIII в. по существу переставали быть тем же самым или похожим на прежнее. Наступление государства на права вольного казачества разрушало старинный идеал гармонии на Дону. Пугачеву неоднократно доводилось выслушивать жалобы о том, как казаков «хотят обучать ныне по-гусарски, и всяким регулярным военным подвигам ‹…› У нас де много уже и переменено, старшин де у нас уже нет, а названы вместо оных ротмистры» [6, с. 59]. Он узнавал от собеседников о великих обидах казакам: «Наши