собственным меркам, но определённо отличной в сравнении с любым гражданским лицом одного с ним пола форме, с трудом удерживал разбушевавшуюся хрупкую бабёнку и одновременно пытался сообразить, что ему с ней делать. Блондинка была явно не в себе и очень напоминала Бате его бойцов, потерявших разум и возжелавших плоти своих пока ещё нормальных сослуживцев.
Убивать её не хотелось – женщина же. И в то же время Батя прекрасно осознавал, хоть и не хотел в это верить, что блондинка действительно уже превратилась в зомби, и вряд ли он сможет ей хоть чем-нибудь помочь. А она вполне может осложнить Бате и без того ни разу не простую жизнь – а ну как привлечёт своим урчанием других таких же, как она. А то и кого похуже!
Стиснув зубы, Батя сильнее надавил коленом, отпустил руки женщины, схватил в кулак длинные, спутанные волосы и потянул, заставляя её поднять голову и открыть горло. Приложил к нежной шее нож и, поколебавшись мгновение, провёл им по коже.
Урчание перешло в бульканье. Подёргавшись, блондинка затихла, но Батя предпочёл ещё немного подождать. И только убедившись, что мегера мертва, отпустил её волосы и поднялся.
На душе было муторно. Но что ещё ему оставалось делать? Совесть совестью, воспитание воспитанием, но война – она диктует свои законы и свою мораль, зачастую неприемлемые в мирной жизни – уж в этом-то Батя уже давно убедился. На войне нет женщин, есть только те, кто с тобой заодно, и враги. С первыми надо стоять плечом к плечу. Вторых – уничтожать. А милосердие… Оно во время боевых действий к реальности практически неприменимо, потому что может стоить жизни не только тому, кто сжалится, но и другим. Своим. Тем, кто не виноват, что у тебя дрогнуло сердце, и ты из собственной слабости не смог сделать то, что должен.
Батя никогда не ставил совесть выше жизни своих бойцов или результата задания, которое было ему поручено. Да, бойцов у него больше не было. Но задание, на первый взгляд показавшееся вполне обыденным, преобразовалось в огромную ответственность – найти способ связаться со штабом и предупредить о зомби и тварях. И риск его провалить даже близко не стоял рядом с жизнью одной-единственной женщины, которая, наверное, и человеком-то уже не была.
Заставив себя выбросить из головы ненужное морализаторство, Батя продолжил путь. Добрался до крохотного сквера перед входом в небоскрёб, пригнувшись, пробежал его, прижался к стене сбоку от разбитой вращающейся двери. Прислушался и, убедившись, что путь чист, крадучись двинулся внутрь.
На первом этаже небоскрёба располагался огромный, отделанный мрамором холл с диванами, низкими столиками, вендинговыми машинами, длинной стойкой для секретарей и турникетами, преграждающими проход к лифтам. Раньше тут наверняка царил образцовый порядок, но теперь его место занял хаос. Диваны были изодраны, обрывки обивки оказались разбросаны по всему холлу вместе с обломками журнальных столиков. Вендинговые машины валялись далеко от своих прежних мест, окружённые рассыпавшимися шоколадками, пачками чипсов и бутылками с водой. Лопасти турникетов кто-то большой и