не согласились бы, так же вежливо исчезали. Толстые увесистые мотки свернутого кольцами троса, притороченные по бокам набитых выше голов рюкзаков, привлекали внимание. Но они постоянно были нужны, и их не прятали.
Штиис настоятельно рекомендовал шевелиться, «не будить змей сознания собственной значимости», сократить привалы до предела и убираться отсюда к чертовой матери – пока не съели. Он цитировал Зено с таким мрачным энтузиазмом, что нервничать стал даже Гонгора.
Хотя, в общем-то, за прошедшее время, как они оставили нагретые седла, обеими руками простились с провожатым, подарив тому на память любимую футболку Гонгоры с надписью I am the Proud of Kongoni (улыбаясь, Гонгора сквозь зубы пообещал задушить Штииса за инициативу во сне), охотники больше не встречались, а попавшийся один раз пастух был немногословен, доброжелателен и внимателен. С ним было выпито несколько долгих кружек горячего чая, обстоятельно изучены достоинства крупных пород собак применительно к поимке медведей и отмечена странность в поведении современного политического руководства. Про калибр он упоминать не стал, но посоветовал соблюдать повышенную осторожность. Змей в этот год расплодилось больше обычного. Шагалось не то чтобы легко, но здесь было на что положить глаз. Темные леса тянулись к далеким прозрачным пятнам заснеженных вершин на горизонте. Беспокойная приблудная речка уходила в самое сердце голых склонов с отвесными стенами. Их посещал только беркут.
Погода стояла великолепная, дорога временами была непроходимой, но к этому были готовы, общий настрой экспедиции не покидал норм приличия, но за болтовней ночами не давал уснуть. Даги больше не появлялись.
Потом встречных стало еще меньше. Информация о негостеприимстве аборигенов подтвердилась лишь отчасти. Пока всё решало любопытство. Контакт налаживался и с не внушающим никакого доверия чухарем, и с весьма общительным челночником с давно не чищенными зубами, разговорчивости которого сильно способствовал внутренний карман просторного черного дождевика, отягченный содержимым; и с молчаливым монахом, странствующим босиком, аскетически худощавым, с древним рюкзачком за плечом и спокойным взглядом неподвижных глаз. Он мог быть здесь загадочнее и опаснее всех остальных, вместе взятых.
Впрочем, пара новых вибрамов у него через плечо была перекинута не для проформы. То ли с кого-то их снял и берег для особого случая, то ли не хотел пачкать.
Все говорило за то, что до каньона и воды удастся дойти раньше, чем думали. «Мы будем дышать воздухом моей родины… Ты знаешь, дорогой, насколько прекрасен воздух моей родины? – вопрошал, качая головой и мечтательно заводя глаза, сильно расторможенный крупный мужчина в тяжелой длиннополой накидке не то из пуленепробиваемой шкуры яка, не то мамонта. Он бутоном распускал у носа сложенные щепотью крепкие пальцы, кривоватый грубый посох в его другой руке смотрелся, как омен пророка. –