нищи. Да не все в общине худо так живут – то грех. Одним – три куска. Говорят, мало! Дай еще три. Другим – ни одного, не ропщут, молются…
Заглянула в горшок – кутьи осталось на донышке.
– Пойдем, Александра. Есть еще одна изба, куда мне не пойти одной, ноги не понесут. А идти надо.
Ефимия молча повела к берегу Ишима и свернула к избе Филарета.
– Да ты что, Ефимия! – остановился Лопарев.
– Надо. Надо. – И подошла к сенной двери. Толкнула – дверь закрыта изнутри. Лопарев двинул в дверь ногой, и тогда кто-то вышел в сенцы.
– Хто там?
– Это ты, Лука? Открой мне, Ефимии. Иду с поминальной кутьей.
– Кого поминаешь?
– Сорокоуст по убиенному Веденейке.
Молчание. Верижник, наверное, думает: открыть ли?
Лопарев еще раз толкнул ногой дверь.
– Батюшка Калистрат наказал, чтоб я никому не открывал. Помяну Веденейку без кутьи.
– Али ты еретик, Лука?
– Пошто еретик? Пустынник.
– Как ты мог запамятовать, пустынник, что перед поминальной кутьей все двери открываются настежь? И кто дверь не откроет, тому всесветное проклятье, яко еретику. Открой сейчас же! Или я подниму всю общину и выставлю тебя на судный спрос как еретика.
– Исусе Христе! – перетрусил Лука. – Погоди маненько, благостная. Я сейчас!
Ждали долго. Лопарев со всей силы начал бить в дверь. Лука наконец вернулся и, чуть приоткрыв дверь, протянул глиняную чашку для кутьи.
Ефимия отстранила чашку.
– Старцу несу поминальную кутью, – сказала и рукой толкнула дверь. Лука попытался закрыть, но Лопарев нажал и оттеснил Луку.
И каково же было удивление Ефимии, когда на лежанке верижника Луки она увидела мордастую, льноволосую, не первой молодости вдовушку Пелагею!
– Ах ты, блудливый кобель! – накинулась на Луку. – Такой-то ты пустынник? Среди бела дня да в покаянной избе, где людей жгли железом и смертью пытали!.. Чтоб глаза твои треснули, козел ты бородатый! Для святой кутьи двери не открыл, а блудницу на постель положил!
Лука бух на колени да к ногам Ефимии:
– Помилуй меня, грешного! Околдовала меня блудница, околдовала. Крестом не отмолился и батогом не отбился!
– Врет, врет, кобелина! – подскочила Пелагея. – Сам заманил меня, штоб я зрила, как он будет беса гнать из сатаны Филарета.
Только сейчас Ефимия взглянула на Филарета. Не признала даже, до того старик переменился. Будто ссохся за сорок дней – кожа да кости. Сидит на лежанке сгорбившись и неотрывно глядит на Ефимию. Что было в его взгляде? Страх ли? Отчаяние? Или позднее раскаяние в злодеяниях?
– Беса гнал? – не поняла Ефимия.
– Гнал, гнал! – застегивала Пелагея кофту. – Плетью лупил да приговаривал: «Алгимей, алгимей!»
На столе ременная плеть.
Ефимия взглянула на пять большущих костылей в стене. Давно ли она висела на этих костылях и Филарет с апостолами терзал ее тело, плевал в душу?
Три шага. Всего три шага до лежанки старца! Но как тяжко пройти