серый дым.
Только в дыме не спастись, не согреться.
А под шалями у баб животы,
У Георгия свеча, у Елецкой.
«Боже, смилуйся, победы нам дай!» —
В наши дни молиться – женское дело.
Крепким бабам и война – не беда,
Кабы знали, да рожали бы девок.
Им бы пасть перед иконами ниц,
А они себе стоят со свечами.
Разве кто-то бы услышал из них,
Как вчера одна в подвале кричала?
Выйдут в мир, зажмут ладонями рты,
Так и станут скоро ликами лица.
И растёт под полом сын-богатырь,
Над плечами уж скрипят половицы.
Налетят за ним вечерней грозой,
Через землю в небо вспышками молний
Унесут. И лишь наплечный узор
Под погонами весь город запомнит.
Я сама теперь весна-пустоцвет.
За водой идти – наплакала мало.
Счастье-счастье – никого рядом нет…
И кому я рукава вышивала?
ЧАПАЕВ
Бабушке Жене
На Кавказе-то в поле весь день поработай.
Мать покрикивает:
– Оденься!
Все плечи ведь спалишь!
– Да ладно, – отмахиваешься,
Дёргая крепкий осот,
Спустившийся бесконечным корнем
В землю, где холодно.
А вечером, неугомонная,
Ты отправишься в храм
В самом центре села
С чернокосой подружкой.
Тут и взрослому страшно перед громадиной,
На плечах богатырских держащей тёмные купола.
А вам, двенадцатилетним и смело-маленьким,
Хочется посмотреть «Чапаева»,
И чтобы не покупать билеты.
Потому и придётся в храм пробираться мышками
Сквозь подвалы и паутину,
По узеньким лазам,
Где ты, руки-ноги вытянув, помещаешься в полный рост.
Над тобою стена
Высотой до неба,
А тебе почему-то нетяжело.
Потом спрячетесь где-нибудь в алтаре за экраном,
Занявшим место иконостаса.
А с фресок ветхозаветных поглядывают всякие страшные:
Грешники, запряжённые в телеги на полстены,
Черти над ними с кнутами
По оголённым спинам с оттягом стегающие,
И где-то под потолком
Настоящий Бог,
Который смотрит всегда на тебя, где бы ты ни стоял.
Свет погасят,
Вы с подружкой сядете где-нибудь в уголке
Наблюдать, как бравый Чапаев с экрана
Расстреливает грешников и чертей.
Разве кто-то считал здесь по фрескам следы от пуль?
Бог под куполом улыбается.
А ночью тебя саму запрягут
В точно такую телегу,
Как грешника, за некупленные билеты.
По спине-то как больно с оттягом…
Стаскиваешь с плеч обгоревших колючее одеяло,
И трудишься, трудишься, даже во сне,
Во сне.
САМОЛЁТИКИ
Я не умела пускать самолётики,
бумага была слишком лёгкой,
и они приземлялись на пол к ногам.
Я сразу о них забывала,
их кто-то топтал,
оставляя на клетчатых крыльях
пыльные следы протекторов заношенных кед.
Никто не слышал, о чём кричит
каждый обречённый экипаж.
Даже не помню, кто меня научил
им правильно крылья складывать.
Сколько было неудачных и мятых?
Сколько крошечных парашютов-пушинок
не раскрывалось?
Но помню, как первый мой неупавший
летел над самыми головами,
лётчик крепко держал штурвал,
передавал земле, что справился с управлением,
поднимался выше,
меж облаков парил,
а когда закончилось топливо,
ощущал себя почти что Экзюпери.
И в конце посадил самолётик ровно.
Потом началось.
Я складывала их сотнями,
отпускала в окно.
Они разлетались над лесами,
морями,
скалами.
Приземлялись