в этом случае нужно было писать длинные сочинения и иногда ложиться спать без ужина.
– А…
Мари помедлила. Правильно ли было разрушать идеальные представления фрейлейн? Нужно ли ей рассказывать о побоях, которыми наказывали за непослушание в приюте? Показать ли шрамы на руках? Вспомнить ли о жизни впроголодь? О долгих часах в ледяном подвале? Хуже, чем наказания Папперт и ее подчиненных, были только выяснения отношений между воспитанницами.
– Особенно маленьким приходилось туго, – тихо произнесла Мари. – Их никто не защищал от агрессии старших.
– Они их – щипали?
– Они много чего делали. Ночью в спальной. Поначалу и со мной тоже. Но я быстро научилась постоять за себя, и они отстали.
– Что, что они делали?
Фрейлейн смотрела на Мари широко открытыми, полными ужаса глазами. Интересно, что она себе представляла? Мари в какой-то момент поняла, что зашла слишком далеко. Перегнула палку, и ее больше не позовут наверх и не будут рисовать.
Но фрейлейн взяла себя в руки быстрее, чем ожидала Мари.
– Все это правда, – сказала она. – Но эти ужасы – часть нашей жизни.
«Конечно, – думала Мари. – Если не испытать на собственной шкуре, то не так уж страшно». – Она вдруг поняла, что фрейлейн хотя и слушала ее ужасные рассказы, не могла себе представить, что там происходило. Как бы подробно Мари ни описывала свою жизнь, как тяжело быть служанкой, как мало она спит, как вечером, измученная, она заползает на нагретые от кухонной плиты антресоли, тоска Катарины по простой суровой жизни оставалась неизменной.
– Какое счастье, что я тебя встретила, Мари. Никто другой не рассказал бы мне о жизни так живо. Потому что ты знаешь жизнь. Другую жизнь, я имею в виду. Настоящую. К тому же ты талантливая художница. Как долго я мучилась с перспективой. А ты… ты просто берешь и рисуешь, и сразу получается. Ах, Мари, если бы ты стала мне подругой…
У фрейлейн Катарины и в самом деле было мало подруг, в то время как ее сестра постоянно приглашала на чай молодых дам. Видимо, все дело в разговорах о моде, мужчинах, в пересудах, которые фрейлейн Катарину ужасно утомляли. Она охотнее говорила о жизни, искусстве, и Мари прекрасно представляла себе, что необычные увлечения Катарины не находили понимания.
– Мари?
Фрейлейн по-прежнему держала кисть в руках, но, казалось, занимала ее вовсе не работа на мольберте.
– Да, фрейлейн Катарина?
Мари до этого увлеченно рисовала свое, а теперь зачарованно смотрела на скопление пестрых точек и пятен на холсте фрейлейн. Выглядело как безумный фейерверк.
– Ты когда-нибудь была влюблена?
Мари смущенно молчала. Что за вопросы!
– Была, – ответила она, помедлив. – Не стоит оно того.
Фрейлейн окунула кисть в стакан с водой и вытерла пальцы тряпкой. Лицо выражало недовольство.
– Что значит – не стоит того?
– Потому что приносит только горе.
Фрейлейн непроизвольно помотала головой и заметила