иронически устремив золотисто-карий, увлажнившийся, почти молящий взгляд на Хендрика. Помогая ему выбирать блюда для ужина, она вплотную придвинула к нему тяжело вздыхающую грудь. Его стервозная улыбка нисколько ее не пугала: она к ней привыкла, она ей даже нравилась.
Когда папаша Ганземанн принял заказ, Хефген заговорил о своей постановке «Весеннего пробуждения».
– Думаю, что получится очень сносно, – сказал он с серьезным видом.
А испытующие глаза скользили по столовой, оглядывая актеров, как глаза полководца оглядывают войско.
– Вендлу Зиберт не испортит. Конечно, Бонетти далеко не идеальный Мельхиор Габор, но его можно дотянуть. Из демонической Моренвиц выйдет первоклассная Ильза.
Не часто случалось, чтобы он говорил вот так, не валяя дурака, а серьезно и деловито, как сейчас. Кроге уважительно, не без удивления прислушался. Но Герцфельд испортила Хефгену настроение. Она льстиво, вкрадчиво приблизила к нему большое, густо напудренное лицо и заметила:
– Ну, а что до Морица Штифеля, то высокий авторитет – сама Дора – утверждает, что молодой актер, которому мы поручили эту роль, не лишен дарованья…
Кроге неодобрительно нахмурил лоб. Хефген, казалось, не заметил насмешки.
– А что бы вы сказали, дорогая, если бы вам поручили роль фрау Габор? – спросил он Герцфельд напрямик.
Это было открытое и грубое глумление. Фрау Гедду бог обделил талантом – это все знали. И все знали, что она мучится от этого. Много насмешек вызывало то обстоятельство, что умная женщина не смогла себя пересилить и ограничиться хотя бы скромными ролями старух. В ответ на выходку Хефгена она попыталась равнодушно пожать плечами. Но краска залила все ее немолодое крупное лицо. Кроге все видел, и сердце у него защемило от жалости, граничившей с нежностью. Много лет назад у Кроге был роман с фрау фон Герцфельд.
Чтобы переменить тему или, верней, чтобы перейти к той единственной теме, которая его всерьез интересовала, Ульрихс без обиняков заговорил о Революционном театре.
Революционный театр был задуман как серия воскресных утренних спектаклей в постановке Хендрика Хефгена и под покровительством коммунистической организации. Ульрихс, для которого театр прежде всего и в первую очередь был политическим орудием, страстно добивался осуществления этого проекта. Пьеса, которую выбрали для премьеры, очень подходила для открытия театра, он еще раз ее основательно изучил.
– Партия очень серьезно относится к нашему начинанью, – заявил он и кинул многозначительный, заговорщический взгляд на Хефгена, как бы не замечая Кроге, Шмица и Герцфельд, но гордясь тем, что и они его слышат и что его слова произведут на них впечатление.
– Да, но партия не возместит мне убытков, когда добрые гамбуржцы станут бойкотировать мое заведение, – ворчал Кроге, которого мысль о создании Революционного театра всегда огорчала и настраивала на скептический лад.
– Да, – добавил он, – в 1918 году еще можно было себе позволить подобные эксперименты.