шашкой каждый день тренируйся, – снова взялся я наставлять Олвина. – Болвана слепи из мокрой глины и на нем. Все помни, чему учил. Как с одного удара от плеча до пояса его срубишь, да так, чтобы в срез как в зеркало смотреться можно было, так и научился, считай. Каждый день стреляй из малой винтовки, хоть охоться, хоть просто по цели. День пропустил – снова наверстывай. Вольный не столько рубака, вольный в первую очередь стрелок лихой, тот, что с седла на скаку в цель попадает. Нам даже рейтары не соперники в этом деле.
Сын снял с ковра простенький с виду однозарядный карабин, открыл затвор.
– И патроны к нему крути, чтобы свободных гильз не было, понял?
– Понял, отец. Кроликам сезон, охотиться буду, мать закоптит.
– Охотиться-то охоться, – усмехнулся я. – Ты до охоты жадный, но про работу не забывай. Помощников тебе нет, городок весь на службе, так что ты один за всех.
– Ну почему за всех, ты уж обо мне не забывай, – вмешалась, наконец, в разговор жена. – Лиана за братом доглядит, а я с лошадьми помогу.
Вот у степняков женщин к коням не подпускают, кочевники считают, что женщина коня испортить может. Даже кобыл доят мужчины у них, а потом сами делают вонючее хмельное пойло из этого молока. А у вольных женщины всему обучены, надо будет, и в седло сядет, и стрелять сумеет, и за конями присмотрит. Арина, половина моя любезная, и из револьвера палить умеет так, что с двадцати шагов шесть яблок с ограды загона сбивает за четыре секунды, так что, случись дурное, не на одного Олвина надежда. Нельзя у нас по-другому, богато живут вольные, сытно, но немного нас, каждый боец на счету.
Ну, семье наставления все дал, какие в голову пришли. Да и семейные у меня опытные, сколько раз я уже в походы ходил – не счесть. Привыкли. Портупею с шашкой пока на плечо, потом на седло перевешу. На груди в ножнах короткий и крепкий кинжал висит, последний шанс. Им и ударить можно, и даже метнуть его, метать дети вольных его с младенчества учатся. На поясе спереди, наискосок, по-кавалерийски револьвер. И к нему двадцать четыре патрона в самом ремне и еще тридцать в чересседельной сумке. За спиной карабин в чехле, в патронташе к нему пятьдесят патронов, да еще столько же в запасе. Голову замотал красным шемахом, это уже наш цвет, нашей сотни. Он у каждой свой, в полку шесть сотен всего, а значит, и шесть цветов шемахов на поле видны.
– Ну, присядем на дорожку, – вздохнула жена.
Сели. Даже маленький Дим притих, прижимая к груди кота. Встали. Я семье поклонился, сказал:
– Удачи вам и покоя, пока ждете.
– Дорог тебе бархатом и в бою удачи, – сказала жена.
Лиану с Димом на руках подержал, Арину расцеловал, Олвина по плечу похлопал и на двор пошел.
Оседлал я на этот раз шестилетнего Кузнеца, коня обученного и сильного. Навьючил его сзади сумами переметными, саквой с овсом и сеткой с сеном, пледом и арканом, в кольца свернутым, взобрался в седло, да и повел коня к городку от поднимающегося из-за холмистого степного горизонта красного, словно кровавого, солнца. Тоже