волн, читал в это время или размышлял, делая кое-какие пометки в тоненькой тетрадке, и в этом не было ни цинизма, ни равнодушия. Он уже вложился в эту лекцию, которую записал раньше, и вложенное никуда не исчезало, а воздействовало с первоначальной силой. Как пластинка на патефоне подставляла свои бороздки под стальную иглу, и возникал звук, так мозг слушателей (слушательниц) подставлял свои бороздки под звучащее слово, и возникал глубинный смысл. Важно было не переборщить, сохранить последовательность и мягкость, чтобы работало ненасилие и доверие. Доверие обладало самыми волшебными свойствами. Он не только доверял, но и сам доверялся. Он не только открывал им сущностное, он и сам открывался. Это не было механическое произесение правильных слов. Это было таинство, сродни религиозному.
Чем дальше, тем меньше хватало Шляпе коллективных сеансов. Ей хотелось столько сказать доктору и о стольком спросить, однако сеансы следовали один за другим по расписанию, а она была застенчива, стеснялась товарок и не знала, как втиснуться в коллективное со своим индивидуальным.
По дороге в столовую ее нагнала как раз товарка. И неожиданно у Шляпы вырвалось:
– Поговорить бы с ним отдельно!..
– Кто мешает?.. – меланхолично протянула в ответ товарка.
– А как? – честно поинтересовалась Шляпа.
– У него же, помимо коллективных сеансов, есть индивидуальная запись, – ввела ее в курс дела товарка, – запишитесь и поговорите.
Шляпа прикусила губу.
Сколько времени упущено из-за проклятой стеснительности! Уж могла бы не строить из себя до сих пор девочку!
А он – вот отчего по временам он выглядел таким усталым. А то и отрешенным. Словно преодолевал себя. И тогда хотелось его пожалеть.
За обедом у нее было приподнятое настроение. Она даже хотела сразу после обеда вернуться в лечебную часть корпуса и поскорее записаться на индивидуальный прием, интересно, платный или бесплатный, но отложила это на следующий день, все равно идти на сеанс.
На следующий день кабинет оказался заперт. Прошло пять, десять минут – доктор не появлялся. Женщины, сперва спокойные и сдержанные, как он учил, вскоре возбудились, спрашивая одна другую, не знает ли та, в чем дело, хотя было ясно, что не знает, и строя вслух совместные догадки, что бы это могло быть. Шляпа поднялась из кресла, в котором ожидала начала занятий, встала и тихонько спустилась в регистратуру, располагавшуюся этажом ниже.
Через несколько минут, растерянная, она пошла, было, к себе в комнату, но тут же, спохватившись, изменила маршрут и снова двинулась наверх по лестнице: разумеется, она должна была сообщить новость товаркам.
– Его вчера увезли на «скорой»! – громко, чтобы все слышали, объявила она, чувствуя себя как бы возвышенной своей причастностью к событию, и оттого естественной и свободной.
Тотчас вокруг