с собой его, как я не понял этого сразу?
– Кого? Она была совсем одна.
– Не придуряйся, что ты ничего не понимаешь.
– Ян, ты очень груб.
Но больше она ничего не сказала, прекрасно понимая, о ком он говорит.
– Сколько эти дуры могут мне морочить голову, я лучше во всем, я был краше, мои стихи и близко нельзя сравнивать с его, и что?
Он в порыве взглянул на жену, она не успела отвести глаза, и он пришел в еще большую ярость.
– И ты Вера, и ты сходишь с ума от этой чуши, чего стоит только этот шедевр: Я прислал тебе черную розу в бокале, золотого, как неба аи. Разве эта пошлость может так действовать на женское сердце. Уйди, оставь меня, я не хочу тебя видеть, я никого не хочу видеть.
Он опустился в кресло, закрыл лицо руками. Она не ушла, наоборот приблизилась к нему, и нежная рука коснулась его жестких седых волос. Она не стала ему говорить в тот момент, что он лучше всех, что она осталась с ним, и стихи его помнила наизусть, потому что они оба понимали, что это только стечения обстоятельств, а если бы пасьянс ее жизни разложила судьба по -другому. Но не стоит думать о ней, о судьбе, в сослагательном наклонении, потому что нет у них другой жизни, да и эта стремительно катилась к финалу.
– И это пройдет, – только и прошептала она.
Он ничего ей не ответил.
Глава 11 Москва. Переделкино
На даче старого поэта не говорили о войне, которая приближалась с неумолимой силой. Все, кто навестил его нынче, старались говорить о прошлом, о стихах. Такие воспоминания – это все, что у них осталось.
Он вспоминал о том, каким странным и непонятным сам себе казался в те дни, как пытался переписывать те стихи, но у него получилось еще хуже.
– Тогда я бросил все и решил оставить, как есть.
Анна таинственно улыбнулась. Он хотел спросить, почему она улыбается. Но в это время юная их гостья, которую она привела с собой, чтобы показать ей настоящего поэта, заговорила. До сих пор она сидела молча, только восторженно смотрела и слушала:
– Не может быть, вы хотели переписать и изменить:
Дыша духами и туманами, она садилась у окна,
И пахли древними поверьями, ее волнистые шелка,
И шляпа с траурными перьями и в кольцах узкая рука.
Все, кто был в тот момент в гостиной, замерли, не шевелились и не дышали, она на самом деле не знала, или только разыгрывает неведение? Понять этого никто не мог.
Но Анна опомнилась первой, и остановила ее, хотя казалось, что, произнося строки, она ничего не видела и не слышала:
– Дитя мое, но это не Борис, это совсем другой поэт, он давно умер.
И странно оживились все. Кто-то старался говорить о другом, кто-то вспоминал того Снежного короля, о котором она им всем напомнила.
– Нет, ему никогда ничего не нужно было переписывать, все мгновенно разлеталось по миру, и сводило с ума всех, кто это слышал, – улыбнулся сам поэт, – не надо Анна, она права. Так уж вышло, никто из нас не мог