добрался до дома, то разыскал на книжной полке и открыл томик стихов невесть как у него оказавшийся:
Я сбросил ее с высоты
И чувствовал тяжесть паденья.
Колдунья прекрасная! Ты
Придешь, но придешь – как виденье!
Ты мучить не будешь меня,
И радовать страшной мечтою,
Создание тьмы и огня,
С проклятой твоей красотою
Он отложил книжку в сторону и никак не мог понять, как такой чепухой можно было кого-то увлечь.
Говорят, когда он садится к роялю, они все валятся к его ногам. Музыка, наглость, порок – и в этом успех его, невероятно, но он никогда не будет таким.
Глава 17 Я не буду таким
Вера взглянула на него молча. Она вообще почти не говорила в те дни, обижалась на что-то. До нее дошли слухи о его похождениях. Хорошо, что она не знала, что там было на самом деле. Он готов был играть роль Дон Жуана, чтобы хотя бы в глазах жены иметь какой-то вес, но иногда ему казалось, что и она скажет, что не хочет его знать и уходит,
– Тогда я останусь совсем один, – думал он, настраиваясь на худшее, словно все уже было потеряно. Почему одним прощается все, а другим ничего.
Но она говорила о его новом рассказе, о творчестве только они и могли говорить, чтобы не касаться личного, слишком болезненных тем.
– Ты снова о прошлом, Ян, ты только не обижайся, но когда твои читатели чувствуют, что ничего нет в реальности, что все было и было ли, они пойдут искать другое. Им нужно знать, что поэт не вспоминает о неведомом, а любит и страдает сейчас. У тебя и здесь нет ничего кроме тоски о женщине и обид на весь остальной мир. Она старалась не упрекать его, но ничего не получалось. Он угрюмо молчал. Но она не могла остановиться..
– Ты должен оставлять им надежду…
– Конечно,
Я буду лобзать в забытьи
В безумстве кошмарного пира
Румяные губы твои
Кровавые губы вампира.
Он усмехнулся и передернулся, есть еще дорогая:
– Так вонзай же мой ангел вчерашний,
В сердце острый французский каблук,
Ты об этом мне хотела напомнить, я так понимаю, – он говорил тихо и отчетливо, но готов был взорваться в любую минуту.
– При чем здесь Бальмонт и Блок, мы же говорим о твоем творчестве, а не о них.
– О моем творчестве, я последний классик, ты это снова хотела сказать, тогда почему все женщины, и слава, все у них, а у меня только дача, осень, собака….
– И старая жена, – она мягко улыбнулась и отстранилась немного.
– Я не это хотел сказать, ты меня не поняла.
– Да, да, конечно, не это, – поспешно согласилась она.
– Но если уж ты завела этот разговор, объясни, как им все это удается.
– Я не знаю, – призналась она, – я никогда не была в их шкуре.
Она знала, даже слишком хорошо знала, но не могла говорить