<p>19</p>
Н. Валентинов в своих воспоминаниях пишет:
«Насколько серьезно заболевание Ленина, о том не подозревала даже и та малюсенькая группа, знавшая о его болезни. Однако среди них было лицо, которое тогда же, уже с 1922 года, решило, что „Ленину капут“. На это обстоятельство, бросающее свет на то, что произошло позднее, я не встречал никогда и никаких указаний в печати. Оно попало ко мне из уст Владимирова, заместителя Дзержинского на посту председателя ВСНХ. <…>
Лицо, убежденное, что „Ленину капут“, был Сталин. Не могу указать – Владимиров ничего об этом не сказал, – с кем, с какими врачами, иностранными или русскими, Сталин беседовал. Но их расспрашивая, прибегая для большего уяснения вопроса к медицинским книгам, добавляя сюда свои наблюдения за давно падающим здоровьем Ленина, Сталин пришел к выводу, что Ленин не протянет долго, за первым ударом последуют другие. Главным образом для проверки своего заключения он и ездил в Горки, где – это можно установить по данным из других источников – был 11 июля, 5 августа и 30 августа. В два первых туда приезда он узнал, что, несмотря на бюллетени, успокоительно извещающие, что больной на пути к выздоровлению и „чувствует себя хорошо“, припадки продолжались, выражаясь в кратковременном параличе конечностей и неожиданной, временной, иногда на 20—30 минут, потере речи или ее затруднении. Подкрепляясь этими наблюдениями, Сталин решил, что:
„интересы страны, революции, партии властно требуют не рассчитывать на дальнейшее пребывание Ленина в качестве вождя партии и главы правительства. Политбюро должно работать так, как будто Ленина уже нет среди нас, ждать от него директив и помощи не приходится, и, соответственно этому положению, умело распределить между членами Политбюро все руководство страной“ [источник цитаты не указан – А.А.]
Однако Сталин поспешил с выводом, что Ленину уже „капут“. После длительного ухода в декабре 1921 года от работы и многомесячного пребывания в Горках Ленин почувствовал себя настолько выздоровевшим, что 2 октября 1922 года возвратился в Москву и развил кипучую энергию. Из записей его главного секретаря – Фотиевой (опубликованных в 1945 году) видно, что на протяжении двух с половиной месяцев Ленин председательствовал на 25 заседаниях (трех заседаниях Политбюро, четырех заседаниях Совета Труда и Обороны, семи заседаниях Совета Народных Комиссаров и т. д.), собственноручно написал 110 писем и принял 175 человек. Кроме того, он сделал три публичных выступления. Первое – на 4-й сессии ВЦИК в Кремле, в Андреевском зале, в присутствии представителей дипломатического корпуса, второе – 13 ноября на IV конгрессе Коммунистического Интернационала, где, что было для него нелегко и требовало большого напряжения, произнес речь на немецком языке. Наконец, третье его выступление, меньше чем за месяц до второго удара, произошло на пленуме Московского Совета. Двум моим коллегам из „Торгово-Промышленной Газеты“ удалось эту речь слышать. По их словам, она была сказана с большим подъемом и силой и произвела огромное впечатление; овациям, бурным аплодисментам не было конца. Кое-что все-таки поразило нашего сотрудника. Во время речи, а Ленин произносил ее стоя, он неожиданно замолк, открыл как-то странно рот, зашатался, присел, но тут же каким-то усилием воли заставил себя вскочить, быстро выпрямиться и у же без всякого дальнейшего перерыва продолжать говорить. Кажется, никто не обратил на это внимания, но через четыре месяца, когда уже все знали о страшной болезни Ленина, наш сотрудник вспоминал об этом происшествии и, без достаточных оснований, уверял всех, будто он тогда уже понял, что Ленин очень болен.
Речь в Московском Совете была последним публичным выступлением Ленина. Отчаянные головные боли, бессонница, утомление охватили его снова. Для отдыха он уезжает в Горки, через неделю возвращается в Москву, и здесь 16 декабря 1922 года его сразил второй удар, уже стойкий паралич правых конечностей. Крамер, один из докторов, лечивших Ленина, всегда говорил, что ленинская живучесть, сила его сопротивляемости болезни представляют в истории этой болезни феноменальное явление. И действительно, несмотря на только что испытанный сильнейший приступ болезни, Ленин уже через неделю вызывает к себе секретарей, требует газеты, диктует так называемое „завещание“, в котором указывает, что отношения между Сталиным и Троцким таковы, что если не принять мер, то из этого может получиться раскол. В дополнение к этому „завещанию“ Ленин 4 января 1923 года советует снять Сталина с поста Генерального секретаря партии. <…> Желая быть в курсе того, что делается в советском хозяйстве и государстве, Ленин заставлял Крупскую для получения интересующих его сведений обращаться к Каменеву, Рыкову и Сталину. Последний, в качестве Генерального секретаря партии, имел больше, чем кто-либо, интересующих Ленина данных. Сталин делал это очень неохотно, притом в такой форме, которая оскорбляла Крупскую. Из того, что мы все много позднее узнали, например из воспоминаний Троцкого, следует, что Сталин был с Крупской до крайности груб. Дав раза два требуемые ею сведения, он потом просто послал ее „к черту“ и всякие разговоры с ней прекратил. Возмущенная Крупская подняла по этому поводу большой скандал, жаловалась на Сталина Каменеву, Зиновьеву и в конце концов рассказала обо всем Ленину.
Чем объяснить такое поведение Сталина? В свете того, что мне говорил Владимиров, оно делается понятным. Раз Сталин решил, что хотя Ленин еще и жив, но безнадежно болен и прежним властным вождем быть не может, то особенно церемониться с ним и прислушиваться к нему не нужно. До этого Сталин рабски следовал во всем за Лениным, вечно подлизывался к нему, но так как умирающий, разбитый параличом человек ему уже не страшен, он хамски повертывается к нему спиной. Именно так – это я вывел из слов Владимирова – нужно объяснить его грубое обращение с Крупской, его нежелание давать что-либо на суд и решение Ленина. В течение длительного отхода последнего от работы (он начался, в сущности, уже с декабря 1921 года) Сталин, по словам Ленина, „сосредоточил в качестве Генерального секретаря партии необъятную власть“. А приобретя ее, он, очевидно, думал, что теперь, с этой властью, уже можно и не сгибаться перед обреченным на смерть человеком.
Узнал ли Ленин, что Сталин считает его окончательно выбывшим из строя? Да, узнал. Так утверждал Владимиров в беседе со мной в декабре 1924 года. Ленина тогда уже не было в живых. На чем покоилось его утверждение, не знаю. Владимирова я о том не расспрашивал и по ряду причин не мог этого делать. По его словам, Ленин сказал:
„Я еще не умер, а они, со Сталиным во главе, меня уже похоронили“» (Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. В 10 томах. Т. 8. Ин-т марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Москва, Политическая литература, 1991, стр. 229—231).
