ШИНБКЫ
Ты, моя закрытая дева Земли, приспособься к тому, что мою тень не вернуть из царства Аида. Как сказать тебе, чтобы ты оставила меня на поле? Никак, ты берёшь моё мёртвœ тело и тащишь меня от сухого (Телец) к югу (Дева), дабы холоднœ сœдинить с холодным (Козерог). Ты видишь незнакомые тебе цветы и останавливæшься. Тебе претит разрушение, ибо ты создана для создания. Из всех незнакомых цветов ты выделяешь этот один. На французском название этого растения звучит наиболее чувственно: tubéreuse. Ты вплетæшь красоту бутонов себе в волосы, кладёшь мне на грудь и тащишь меня дальше. Верх твœго голого живота болит, суставы надрываются от долгого времени, и хуже того, твой мочевой пузырь переполнен. Ты бросæшь меня и льёшь на мои покрытые медью живот и бедра. Цветы подымаются к небу на мёртвом божке, Данииловом истукане. Два часа, с трёх до пяти, ты продолжала надругаться над моим трупом, потому что ты, моя любимая, устала. Гордая королева мечей Прозерпина, мерзкая покровительница чужих планет, явилась перед тобой, ядовитая, как ртуть, и ты от испуга прекратила. Над левым плечом Прозерпины была буква «рэш», а над правым «йод», и вот из маленькой буквы «йод» стала выползать двуглавая змея, пожирательница Земли. Даже тонкие энергии твœго тела истощились, и ты вся рухнула, прямо в цветах. Моя бедная дева, ты испугалась даже трогательного романса, который зазвучал неподалёку. Вы обе женщины, богиня и ты, с удивлением обернулись и увидели нищего цыгана, который принуждённо играл на гитаре. Его вёл под руку апостол Матвей.
– Как ты меня нашёл, презренный Фома? – разозлилась Прозерпина.
– Я не Фома. Я Матвей. И я отрекаюсь от Христа. Я опять ростовщик, а этот цыган мне сильно задолжал.
– Кто тебя послал?
– Гермес, а кто же ещё? Он-то знæт, где тебя искать. Забери этого цыгана к себе. Мне его гитарных трелей мало.
– Я хочу забрать эту деву. Она мочилась на труп свœго жениха.
– Я знаю. Его убил Гермес. Я всё знаю. Он хочет эту деву в живых. Забирай себе цыгана!
– Да иди ты, Фома, со своим Гермесом к Христу!
Однако она подчинилась, потому что знала и Одина, что Один в наших земля́х сильнее, потому она и забрала унылого цыгана, игра которого перешла в атональные мелодии, и исчезла. От Прозерпины осталась только буква «рэш», напоминающая пику, положенную на алебарду. После подобного буквоявления твой разум, моя дева, оказался спокойнее. Кусочки сухой земли становились всё мельче и переходили в пыль. Ты сосредоточенно стала тащить меня дальше. Пыль постепенно взлетала в воздух, сливалась с ним и окружала тебя, подобно невидимым комарам-кровопийцам.
На сто пятьдесят девятый день гороскопного года великий концерт в небесах завершился, и на Земле наступили деньги, поощряющие больше деловые качества, нежели что-то, чем делюсь не я, но Он – к примеру, Откровение долготерпеливого Вседержителя в терновом венце и Песня Господня о растениях так и остались в истинной обители солнца неким накоплением в храме, бесхозным и немаленьким, размером в полторы Йошкар-Олы. Огонь и Воздух затаились. Мужчины устали и поддались. Труд, порядок, иерархия, смирение и сочувствие окутали наш мир, моя любимая. На дворе стояли элул, шестая бхадра, седьмая ашвина и третий боэдромион (Βοηδρομιών). В противостоянии среды находились Юпитер и Юпитер. Дева смотрела на месяц праздника Аполлона-помощника в битвах. Меркурий в Деве был Гермесом в Близнецах. Гео против Гелио: 23 августа – 23 сентября.
После второго послания к Тимофею долготерпеливый старец Криск из Галии стал Криспом-Крискéнтом в Галатии и тридцать первым из семидесяти апостолов Христовых. Его ещё чёрная борода упиралась своим острым концом в божественное целомудрие бесплодной Девы, которая стояла в изящной позе и ела лакрицу. Дева приходилась дочерью Ликаону, имела в подчинении свои звёзды и звёзды Большой Медведицы, вследствие этого разрывалась в противоречиях и с двойным началом внутри читала познающее письмо, протянутое ей тридцать первым апостолом Крискéнтом, в котором он, когда ещё был галлом Криском, обвинял каменную стену Вифлеема в жестокости исчадия Вайнда, что мол-де когда Богородица родила Иисуса, то стена вдруг «возжелала» встать каменным градом вокруг Богородицы и Бога, дабы этим бледным воплощением Вавилона заморить их внутри себя и не дозволить чудесам божественным свершиться, «так пусть же», – писал ещё Криск, а Дева читала, позабыв про лакрицу и отца Ликаона, – «так пусть же вокруг этого Меска взойдёт град размером в три Йошкар-Олы, ибо этот Меск ответственен за тёмные деяния Вайнда, ответственен за каменные стены, и в объятиях этих стен или в падении с них Меск-архизлодей и должен найти погибельную участь, ибо кто хотел ставить капкан, должен сам в капкан угодить, ибо кто хотел выколоть око, должен сам оставаться без ока1, ибо кто был третьей девушкой, вошедшей в храм, должен быть совсем молоденькой крестьянкой, красавицей, что доверяет верховному водительству и ищет свою верную меру. Она таковой и была, к её чести, и уже успела побывать между первым и вторым этажом и даже отбиться от приставаний Влади́слава Ольшанского, который любую серую лестницу называл роскошной, и даже, что совсем удивительно,