и жил в Земле Мечты.
И под звуки этой мелодии Белый Корабль вошел в туман меж базальтовыми столпами Запада. И когда музыка смолкла и рассеялся туман, мы увидели не земли Катурии, но бурное, стремительное море, по которому наше беспомощное судно неслось к неведомой цели. Вскоре нашего слуха достиг шум падающей воды, и далеко на горизонте мы увидели гигантское облако водной пыли над чудовищным водопадом, где в бездонное ничто низвергались воды всех океанов мира. Тогда бородатый человек обратил ко мне лицо, мокрое от слез, и сказал: «Мы отвергли прекрасный край Сона-Нил, который больше никогда не увидим. Величие богов превыше людского, и они одержали верх». И я закрыл глаза перед катастрофой, которой, как я знал, не миновать, и больше не видел небесную птицу, насмешливо распустившую синие крылья над краем бурлящей стремнины.
Вслед за падением все поглотила тьма, и я слышал вопли людей и тварей, что не могли быть людьми. С востока налетел ураганный ветер, оледенивший меня, съежившегося на мокрой каменной плите, поднявшейся из-под моих ног. Затем раздался новый удар, и я открыл глаза, увидев, что нахожусь на площадке маяка, покинутого мной целую вечность назад. Внизу в темноте виднелись неясные очертания огромного корабля, разбившегося о жестокие скалы, и, оторвав взгляд от его останков, я увидел, что огонь маяка погас впервые с тех пор, как мой дед стал его смотрителем.
Была глубокая ночь, когда я вошел в башню и увидел на стене календарь, где стояла все та же дата, что и в час моего отплытия. На заре я спустился с башни, чтобы осмотреть обломки на скалах, но нашел только диковинную мертвую птицу с перьями цвета небесной лазури и единственную расколотую мачту, белее, чем гребешки морских волн или снег на горных вершинах.
И с той поры океан больше не делился со мной своими тайнами, и хотя полная луна уже много раз сияла высоко в небесах, Белый Корабль с юга больше не являлся никогда.
Факты, имеющие отношение к покойному Артуру Джермину и его семье
I
Жизнь как таковая отвратительна, и на фоне того, что мы знаем о ней, вырисовываются фрагменты дьявольской истины, что иногда делает ее в тысячу раз омерзительней. Наука уже удручает нас своими потрясающими открытиями и, возможно, в конечном счете послужит полному уничтожению нашего вида – если, конечно, мы действительно можем считаться отдельным видом, – так как рассудку смертных не снести еще не разгаданных ужасов, таящихся в ее резерве, если те вырвутся в свет. Если бы мы знали, чем являемся на самом деле, нам следовало бы поступить подобно сэру Артуру Джермину, однажды ночью облившему себя керосином и поднесшему зажженную спичку к пропитавшейся им одежде. Никто не удосужился поместить его обугленные останки в урну или воздвигнуть для него надгробие с эпитафией, так как после его смерти обнаружились некоторые документы и некий предмет,