имя Отца, и Сына, и Святого Духа, − сказал Василий Иванович, мимоходом взглянув в его телефон. Объяснить не успел или не захотел: объявили их гейт, и отец ушел вперед.
Тридцать лет – это много или мало? Звучит, будто бы много, особенно если приплюсовать к ним предыдущие двадцать восемь. Василий Иванович не мог жаловаться на судьбу. Чем он может измерить качество своей прошедшей жизни? Написанными книгами, прочитанными лекциями, созданной семьей, количеством комнат в квартире, счетом в банке?
Курицу или ягненка? – спросила милая китаяночка в кителе стюардессы.
– Курицу, пожалуйста, − сказал Василий Иванович. – И «Бейлис» с кофе, пожалуйста.
Когда самолет наконец опустился на бетонку в российском аэропорту, где у них была пересадка, Алексей отключил режим полета на телефоне и увидел четырнадцать пропущенных от матери. Он удивился. Пересчитал. Четырнадцать: двенадцать раз с интервалом в час и два звонка один за одним, когда они только вылетали. Он перезвонил.
Василий Иванович сидел на высоком стуле возле стойки и ждал заказанный капучино. Со странным умилением он смотрел новости на небольшом телевизоре над кофемашиной. В новостях говорили на русском, и субтитры шли на русском и не думали даже переключаться на какой-то другой язык. И мальчик за стойкой взял у него заказ на русском. Это было логично и выше всякой логики вместе с тем. Он помахал рукой Алексею, замершему на другом конце зала. Сын подошел, и по его изменившемуся лицу Василий Иванович понял, что раскрыт.
Бармен принес капучино в белых фарфоровых чашках на белых круглых блюдцах. На тарелочках лежали пакетики с сахаром и печенье. Василий Иванович пододвинул сыну его чашку, аккуратно надорвал пакетик с сахаром и высыпал ему в чашку. Сказал на английском:
– Две ложки, да?
Мама говорит, что ей звонили из больницы, − резко сказал Алексей. – Ты сам всё знаешь. Тебе нужно срочно начинать лечение. Мы летим обратно.
– Зачем? – буднично спросил Василий Иванович. – Чтобы я прожил еще неделю? Полторы? Или четыре дня? Так я лучше проживу их здесь. Прогуляюсь по улицам памяти, так сказать. В церковь зайду.
– Ты можешь прожить еще годы, − возразил сын, отрывисто дергая лямки рюкзака: вверх-вниз, вверх- вниз.
Тогда я вернусь и проживу, − просто сказал Василий Иванович. – Лёша, пожалуйста. Я хочу пройтись по тому лугу.
– Этот луг могли закатать в бетон! – почти крикнул Алексей. Люди начали оглядываться на них.
– Возможно, − сказал Василий Иванович. Он снял очки и надавил пару раз пальцами на глаза, затем вернул очки на место. – Возможно, деревня сгорела, лес вырубили и устроили там мусорный полигон. Но если позволишь, я предпочитаю увидеть что-то своими глазами, а уже потом делать выводы. Ведь если этого не произошло, значит, я смогу вернуться в прошлое. Если этот луг всё еще там, значит, в моей жизни было что- то… То, что было для меня всегда.
Лёша взял чашку с блюдца. Его рука немного тряслась, и оттого пышная белая пена капучино накатывала