надежда на победу была.
Хмельницкий во время оно от поляков с татарской помощью только и отбился, из-под короля к царю ушел. Неизвестно, что лучше…
Сейчас крымчаков не позовешь. Ослабели. Да и большая кровь меж ними и казаками. Присматривался атаман к ногаям, к черкесам, к некрасовцам[38]. Все они либо на турецкой земле, либо в турецком подданстве. Режутся. Не с русскими, так с калмыками. Тонко бы надо, чтоб открытой измены не было… Остановился на кумыках. Да те и сами назвались.
До Наденьки все новости в доме доходили в последнюю очередь. Приехал в Черкасск человек из далекой стороны, с берегов зеленого Каспийского моря, от князя Темира. Посол – не посол, вроде гостя, по-русски говорит чисто. Сидит с батюшкой в зале. Наденька шла по своим делам, задержалась из любопытства, разглядела: одет гость по-черкесски, но на лицо беленький и держится, как дома. Говорит доброжелательно:
– Вы – казаки, и мы – казаки. Надолго нас судьба разлучила, но мы о вас помним.
Наденьку увидел, поклонился почтительно и дальше – к отцу, глаза веселые, зубы белые. Прямо тебе родственник. Вечером, убирая, служанка шепнула Наденьке:
– Хочет тебя батюшка за ихнего князя Темира отдать… Этот… договаривается…
При первой возможности Иван Федорович отослал Матвея к русским. Разбудил его как-то и стал рассказывать:
– Панин уехал, всех распустил. Нового прислали. Какого-то Долгорукова, – Иван Федорович многозначительно помолчал. – Пришла бумага, чтоб слали к нему смышленых чиновников в ординарцы, чтоб, значит, на посылках при нем состояли. Наши к нему – не дюже. Гребуют, а может, и побаиваются – Долгоруков… – Хоть и не тот, а, наверное ж, родня[39].
– Э-э. Когда это было! – легкомысленно махнул Матвей. – Ну, так что? Собираться?
В главную квартиру Матвей выехал в тот же вечер, прихватив с собой еще двоих казаков. Косячком пошли за путниками заводные кони.
Один из сотников, слышавший всю историю с ефремовской дочкой, сказал ему вслед с усмешкой:
– Поехал за генеральским чином.
Другой, проводив взглядом исчезающие в синих сумерках фигуры всадников, тоже усмехнулся:
– А вдруг! Все может быть…
Полный, красивый, лет под пятьдесят, мужчина, Василий Михайлович Долгоруков, родной племянник того самого, что карал Тихий Дон сверху донизу и снизу доверху, жил в главной квартире с сыном Василием Васильевичем, а с ними – скучавшее российское барство, пристроившееся при штабе 2-й армии. Жили по старинке, на широкую ногу. Василий Михайлович возвышался над штабом, как барин над дворней. Не зная законов, отечески творил суд и расправу. «Я, – говаривал, – человек военный, в чернилах не окупан». Считалось почему-то, что князь Василий Михайлович храбр, но в воинских науках не искусен. Когда заходил разговор о последних европейских кампаниях, о прусском короле, великом полководце, он больше отмалчивался. Слушал, ласково улыбаясь, как молодой князь Прозоровский косые атаки описывает[40], но сам Великим