как информация, которую они могли выудить из обрывков моих разговоров с «новой девушкой». Иногда это была всякая чепуха о нашей совместимости: я – Рыбы, она – Водолей и родилась на три дня раньше меня. На самом деле Эмбер родилась на три года позже меня, но по дням – на три раньше, 17 февраля 1961 года. Через несколько недель ей будет восемнадцать, это родителей очень интересовало. В те дни все дома знали, кому я звоню, потому что платный код был супердлинным для супермаленького места, где она жила, 07127, и, хотя номер телефона сам по себе состоял только из четырех цифр, так получилось, что он оканчивался на 11, и повторяющийся ритм набора выдавал меня с потрохами. Виктория, моя младшая сестра, считала своим долгом подслушивать наши разговоры, тайком снимая на кухне трубку другого телефона. Уотергейт прямо в моем доме, и мама закрывала на это глаза – вероятно, потому, что стукачка все докладывала ей!
Однажды я спросил Эмбер, что, если мы с моим лучшим другом Беном приедем повидать ее в воскресенье. Я выбрал Бена не просто так: у него был автомобиль «Сузуки-Фронте» 1969 года – достаточно приличного вида, чтобы позвать именно Бена, но не настолько хороший, чтобы я без собственных колес выглядел неудачником. Кроме того, у Бена была расщелина на подбородке вроде попки недоношенного ребенка, так что, если у Эмбер не было чрезмерного материнского инстинкта, Бен и по внешности был мне не конкурентом. Но Эмбер извинилась, ей нужно ехать с отцом на ярмарку в Филдинг, показать там жеребцов-производителей (как я понял, это дорогие рысаки, выращенные вместе с матками). В следующие выходные – ей «ужасно жаль» – у ее бабушки юбилей, семидесятилетие. Как бы Эмбер ни нравилось, что я ей звоню, меня не покидало ощущение, что ей не разрешалось «принимать гостей»: часто наши разговоры заканчивались резким «Мне пора!» или «Позже поговорим!», и она бросала трубку, если ее отец оказывался поблизости.
Как-то вечером спустя несколько дней я зашел в красную телефонную будку, желая получить хоть немного приватности, и через один гудок Эмбер ответила. Я сказал что-то о том, как мечтал услышать ее голос.
– Нет, юноша, – произнес голос. – Это мама Эмбер.
Ошибка мгновенно отрезвила меня.
– О, простите! – Я запнулся. – Вы, должно быть, миссис… – И только тут я осознал, что не знаю фамилии Эмбер.
Для меня она всегда была просто Эмбер, ну, как Шер – это Шер.
– Диринг, – подсказала мама Эмбер. – Миссис Диринг.
– Можно мне, э-э-э, поговорить с Эмбер?
– Она набирает воду для лошадей и вот-вот вернется.
Следующие несколько минут мои монетки сгорали быстро, как бенгальские огни. Время от времени я слышал только не в меру любопытного соседа (у Эмбер дома спаренный телефон). И все же мне казалось, что повесить трубку – означает показать: я не хочу разговаривать с ее матерью. Я слушал, как ритмично падают монеты, как их проглатывает ненасытный автомат. Моя надежда исчезла