встречаемся с Денисом и идём в храм. Олька тоже хочет, но у неё муж ведь. И кажется, она беременная. Ещё не точно, но скорее всего. Глаза у неё какие-то другие стали. Бедолага. Ребёнок – это же столько мороки, суеты! А учиться как? Оля говорит, что в крайнем случае возьмёт академ, а так постарается справиться. Не представляю!
Мы встретились с Денисом утром в воскресенье на Приморском, сели на катер и поехали на Северную. Никольский храм на Братском кладбище. Я его видела с горки, конечно – он необычный, в виде пирамиды – но там ни разу не была. Вообще не была на Северной. У меня одна одноклассница там жила, ездила в школу на катере, и мы ей завидовали, когда бухту в шторм закрывали, и она не приезжала на учёбу.
На той стороне мы как-то неловко пропустили автобус на кладбище и решили идти пешком. И, конечно, пришли поздно – служба была в разгаре, и никто не знал, оглашенных уже выгоняли или нет, можно ли вообще зайти. И Денис пошёл спросить, а мы с Анькой стояли внизу на ступеньках.
Храм был нереально прекрасен. Старинные стены, шершавые и приятные на ощупь, почти такие же, как в Херсонесе, были как-то хитро сложены – уходили вверх усеченной пирамидой, а венчал её крест. Утреннее солнце щедро поливало нас с Анькой, согревало серые камни, и они как будто серебрились. Всё вокруг было какое-то чистое, радостное, торжественное.
Мы были в юбках и косынках – Денис заранее нам сказал, что без дресс-кода нельзя, не пустят. У меня единственной юбкой оказалась тоненькая, прозрачная на просвет, «марлёвка», которую мне папа привёз из рейса, из Индии, когда мы жили ещё вместе. После школы я юбки не носила из принципа, так надоела школьная форма, дурацкое коричневое платье – колючее, шерстяное, душное. Но эта юбка оказалась настолько тонка, нежна и эфемерна, что я простила ей название и оставила в своём гардеробе. Я не представляю, как эта ткань называлась на самом деле, важна была её невесомость, лёгкость и красота: на белом фоне расцветали экзотические цветы – или то были драконы? И вот, стою я на ступеньках, и уже хочу подняться вверх, как на меня налетает какая-то стрёмная бабка, вся в чёрном, сухая и страшная, и шипит, как змея:
– Ты что ж это, бесстыжая, припёрлась голая в храм? А ну марш отсюда! Как только ноги тебя сюда привели? Бесовские рисунки нацепила! Комсомолка, небось!
И тут солнце зашло за тучу, с моря подул холодный знобкий ветер, камни потускнели, и я оказалась с этой бабкой один на один. Анька уже ушла наверх, а Денис так и не спустился. Бабка плевалась и проклинала комсомол, разрушителей храма и советскую власть. Разошлась не на шутку.
– Блудница Вавилонская!
На последних словах она замахнулась на меня своим чёрным крепким кулаком, и я испугалась, что она меня ударит. Никто и никогда в жизни меня не бил. Мама рассказывала: лишь однажды папа шлёпнул меня по попе, когда я затеяла истерику по поводу "не хочу, не буду". Это у нас в детском саду появился мальчик, который, чуть что, валился на пол и кричал. Вот и я решила попробовать. И вот папа поднял меня с пола, внимательно посмотрел мне в глаза и шлёпнул. И я замолчала, как будто там, на попе, у меня была кнопка выключателя. Так говорит