Снежинка на ладони. Юрий Ерошкин

даже пытался писать стихи. Как позже выяснилось, необходимым талантом для этого он, к сожалению, не обладал и, распрощавшись с мечтой о покорении поэтического Парнаса, направил свои стопы в технический вуз. А спустя несколько лет, некогда бредивший поэзией юноша, превратился в обыкновенного чиновника, подытожил свой недлинный рассказ Решетников.

      – Наверно, в каждой работе есть творческое начало… – высказала предположение Надя, поставив стакан на блюдце и обхватив его ладонями, точно старалась их согреть.

      – Да уж кто-кто, а чиновники, сплошь творцы! Такого уже натворили в стране… – засмеялся Решетников. И попросил: – Расскажите-ка лучше о ваших работах. Мне особенно понравилась вон та, с елью на переднем плане. А какая ваша любимая?

      Разговаривали долго, так долго и увлечённо, что не заметили, как за окнами, наглухо задернутыми лёгкими ситцевыми занавесками, стемнело. Решетников засобирался домой. Подсвечивая небольшим карманным фонариком, свет от которого тусклым оранжевым

      пятном ложился на снег, Надя провожала своего гостя. Темень была – хоть глаз коли. Сбежавшая со ступенек Джерри тотчас же растворилась в темноте, как кусок сахара в чашке чёрного кофе. Решетников возвращался тем же путём, что и пришёл: через забор. Когда, увязая в сугробах, добрались до него, из темноты вынырнула Джерри, видимо, тоже желавшая попрощаться со своим новым знакомым.

      Спрыгивая на свою территорию, Решетников зацепился полой куртки за что-то и упал лицом в снег. Джерри подбежала к забору и, сочувственно заскулив, завиляла хвостом, не зная, чем помочь. Надя, с помощью фонарика тщетно пытаясь хоть что-то разглядеть в кромешной тьме, спросила, в чём дело? Решетников, проворно поднявшись на ноги и наскоро отряхнувшись, заверил её, что с ним всё в порядке.