было признать, что общественные институты, имеющие под собой одну основу, скажем, сверхъестественную, следует рассматривать совокупно, не отделяя наши собственные от всех остальных.
В первой половине XIX века этот, казалось бы, простейший постулат антропологии не приходил в голову даже самому просвещенному представителю западной цивилизации. На протяжении всей истории отстоять свою исключительность было для человека делом чести. Во времена Коперника стремление доказать собственное превосходство было таким всеобъемлющим, что оно охватило саму нашу планету: в XIV веке рьяно отрицали, что она подчинена законам Солнечной системы. Ко времени Дарвина, отдав Солнечную систему врагу, человек направил все имевшееся в его распоряжении оружие на защиту исключительности его души – непостижимого дара Божьего, который опровергал происхождение человека из царства животных. Теория эволюции унизила саму идею исключительности человека, и вокруг нее поднялась настоящая шумиха. Людей ничто не могло вразумить – ни отсутствие весомых аргументов, ни спорное происхождение этой самой «души», ни тот факт, что общество XIX столетия даже не пыталось отстоять свое общество с любого рода чужаками.
Оба сражения по праву можно считать выигранными; по крайней мере, победа ждет нас если не сейчас, то в ближайшем будущем. Однако боевые действия развернулись на другом фронте. Теперь мы вполне признаем, что вращение Земли вокруг Солнца или происхождение человека от животных едва ли как-то обесценивает человеческие достижения. Раз из мириад солнечных систем лишь мы населяем одну случайную планету, слава наша тем прочнее. И если все разнородные человеческие расы связаны между собой происхождением от общего животного предка, явственнее становятся фактические различия между нами, а исключительность общественных институтов особенно примечательной. Однако лишь наши достижения и наши институты исключительны для нашей культуры; они совсем иного порядка, чем достижения и общественные институты низших рас, оттого их нужно оберегать любой ценой. Поэтому сегодня, независимо от того, связано ли это с империализмом, или расовыми предрассудками, или сравнением христианства и язычества, мы по-прежнему озабочены вопросом исключительности, но не институтов всего человечества в целом, которые и так никого никогда не волновали, а наших собственных институтов и достижений, нашей собственной цивилизации.
Благодаря удачному стечению исторических обстоятельств западная цивилизация распространилась шире, чем любая известная поныне иная. Она стала нормой, стандартом едва ли не на всем земном шаре, и нам не осталось ничего, кроме как принять веру в единообразие человеческого поведения, которого при любых других обстоятельствах не сложилось бы. Даже самые примитивные народы порой гораздо лучше нас осознают роль культурных особенностей, и это неспроста. Они напрямую ощутили на себе воздействие разных культур. Они видели, как их религия,