тебя! Искру высечь хочет! Огня добыть!.. Не поддайся!»
– …Были там люди бедные, бесприютные, а были злые, разбойные. Лиходеям мои порядчики давали от ворот поворот, а бывало, что и насмерть вставали.
Ознобиша бессильно ломал пальцы об отслон судейского кресла, в точности как Эльбиз накануне.
Народ слушал Гайдияра в торжественной тишине. На последних словах молчание вскроил женский стонущий вопль. Так, не находя ушедшего моря, рыдали над старым берегом выскирегские чайки. Так бьются в саднящем, только что разразившемся горе.
«Либо по выученному уроку, по тайному знаку…»
– Да, – обернулся Площадник. – Ты права, горькая вдовинушка. Честной муж твой Званко был тогда меж храбрейшими. Он в глаза не видал шегардайского государя, но осиротил своего сына затем, чтобы годы спустя сын Эдарга вдову его рассудил с ненадобным камнеделом! Да! Ибо не я здесь истец! Покажись нам, добрая Званица, встань без страха перед судьёй!
В круг нерешительно вступила женщина в бедняцкой кручине, сопровождаемая выводком ребятни. Старший сын, верста Ознобише, давно перерос мать, младшие цеплялись за подол. Эрелис слегка кивнул своему райце. Ознобиша обогнул ступени трона, вышел вперёд. В груди копилась икота, ум занимался вопросом: если муж давно сгинул, чьи дети? И коли уж от порядчиков такая забота, почему семьяне «храбрейшего» оставлены в бедности прозябать?..
– На четыре ветра тебе, жена бесскверная, – по-шегардайски приветствовал он Званицу. Пусть окажется кружальной непуткой, пусть засмеют. Всё краше, чем доброй вдове непочтение оказать. – Поведай без робости, в чём обида твоя?
Званица открыла рот, но не издала ни звука. С мольбой посмотрела на Гайдияра. «Робеет? И это мать с детьми за спиной?.. Не поверю. Слова наученные забыла?»
– Я скажу, – вновь взял слово Площадник. – Скажу по долгу праведного быть заступой бессильному, быть устами безмолвному! Итак, место, где со стрелой в груди пал смелый Званко, отметили камнем, дабы сын мог помнить отца и воздавать ему славу. Ибо верному воину, как многим тогда, не досталось погребения ни огненного, ни земного.
Дети захныкали, не очень понимая о чём. Гайдияр опустил голову, скорбно помолчал, а миг спустя загремел уже в полную мощь:
– И что же! Полтора десятка лет минуло! И вот ради однодневного торжества поругают бранное поле! Званков камень из земли без чести корчуют! Валят, как в бою не смогли! На сторону катят, чтобы скоморохам плясать!
Под гнётом этого голоса бывший хозяин работ осел на колени, стал серым, морщинистым, точно гриб, забытый на грядке.
– Не знамши… не ведамши…
Поди, мысленно уже шёл Звёздным мостиком к распахнутой западне.
«А ты – знал», – попрекнул четвёртого царевича Ознобиша. Он видел тот камень. Ни оградки, ни обережного знамени, лишь птичий помёт долгими белыми стёками. У валуна хохотали торговки, справляли нужду лоточники… «Вот на что клопа выдаёшь за тура с рогами? В судебню бедолагу тащишь? Вставил бы ума кулаком, велел камень вернуть да и отпустил с миром…»
На