не стало тройняшек – точнее, двух из тройни, – еще один несчастный случай. Розалия и Лигейя. Они оставили Ленор одну – будто набор серебряных приборов без вилки и ножа. Мне было всего шесть, и я не помню их смертей; могу наблюдать лишь итог. Ленор погрузилась в глубины своего сознания и превратилась в живого призрака с пустыми глазами и навеки сомкнутыми губами. Дальше… Папа и Морелла, моя мачеха. Произошел ужасный пожар, поглотивший практически весь особняк. Я могла бы запомнить эту ночь: говорят, тогда была страшная метель, хуже которой не видели за всю историю островов… Но в моей памяти не осталось ничего.
Мое первое воспоминание: солнечный день на Гесперусе, самом маленьком и отдаленном кусочке земли в гряде Соленых островов, где живет вторая по старшинству сестра и хранительница маяка Аннали. Я вместе с двумя другими сестрами, Онор и Мерси, провела там часть детства, пока отстраивался Хаймур. Камилла настояла на том, чтобы сохранить как можно больше старых элементов здания, ведь они доказали свою надежность. Остальное было восстановлено ее усилиями в прежнем виде до мельчайших подробностей. Светло-серые стены высотой в четыре этажа, зеленая двускатная крыша. Два больших флигеля. Зимний сад с пальмами и пруды с карпами. Большой зал для пиров в честь повелителя морей, нашего божественного покровителя Понта. И великолепный сверкающий бальный зал, который почти никогда не используется. Говорят, все точно так же, как в моем детстве, хотя сама я ничего этого не помню.
Камилла и Аннали считают: это хорошо, что у меня не осталось воспоминаний о тех темных, скорбных временах. Они и сами хотели бы забыть о том, сколько боли выпало на долю нашей семьи. Но меня все равно очень смущает этот провал в памяти.
Их лица – папы, мамы, многих моих сестер – не дают мне покоя, хотя я совсем не помню их живыми. Повсюду в особняке встречаются их портреты: на стенах, полках, письменных столах и секретерах. Я была слишком мала, чтобы запомнить легкую обаятельную улыбку Эулалии или удивительный красноватый оттенок локонов Розалии, но я могу с ходу сделать точный набросок. Я знаю наизусть каждый профиль и изгиб бровей. Я знаю, как папа задумчиво склонял голову и как сияли мамины глаза, но не помню ни их голосов, ни того, как они пили кофе за завтраком. Смотрели ли мы с папой на облака, лежа на лужайке в теплые ясные дни? Плескались ли мои сестры в ласковых волнах у северного берега? Лежали ли на солнышке, вытянув ноги, которые казались совсем белыми на черном песке?
Мне всегда казалось, что этот дом полон призраков: не духов в белых одеждах и цепях – я вовсе не про сказки, – а украденных воспоминаний. Воспоминаний, которые я никогда не смогу назвать своими.
Камилла поправила раму картины и хлопнула в ладоши, приняв окончательное решение.
– Значит, семейный ужин. Что думаешь?
Она смотрела на меня с нескрываемой надеждой, постукивая кончиками пальцев по бархатной спинке лежанки. У меня не хватило духу возразить ей. И именно поэтому в семнадцать – почти восемнадцать – лет я по-прежнему торчала в Хаймуре, бегала за племянницами