работу, на которой платили в три раза больше прежней его зарплаты. Как и все остальные телохранители Роуз, он был честен, прям и порядочен. И профессора этого не одобрял. Но приказ Роуз выполнил в точности.
В тот вечер Гарднер заехал за Роуз в шесть часов и повез ее в таинственный георгианский особняк в старом центре Пало-Альто. Извилистая подъездная аллея вела через ухоженный сад к величественному крыльцу, которого не было видно с улицы.
Для этого благословенного вечера Роуз нарядилась в простое сиреневое платье из кашемира, черные чулки и черные кожаные туфельки. Распущенные волосы струились у нее по спине, в одном ухе висела бриллиантовая клипса. В наступающих сумерках зеленые кущи вокруг дома Гарднера казались ей райским садом.
По всему судя, в прежние времена особняк был роскошен – старинный скрипучий паркет, обитые изукрашенными панелями стены, широкая парадная лестница. Теперь же повсюду кругом высились груды книг и бумаг Гарднера, на лакированной поверхности огромного обеденного стола стояли два компьютера и валялось множество записных книжек.
Молодые люди поднялись наверх по потертому красному ковру. Прошли через длинный темный коридор в господскую спальню. В каменном камине пылало яркое пламя, повсюду горели свечи. Свечи на каминной полке, свечи на старинном трюмо, свечи на маленьких столиках. Сама кровать тоже оказалась антикварной, с балдахином на четырех столбиках – как объяснил Гарднер, его матушка унаследовала эту кровать от своей матери.
– Обычная кровать, не очень большая, – прибавил он. – В те дни не делали всех этих двойных и тройных размеров. Но нам-то двойных размеров и не надо.
Роуз кивнула. На длинном кофейном столике перед обитым красным бархатом диваном стояли подносы с крекером, французским сыром, черной икрой и прочими деликатесами. Ждала и неоткупоренная бутылка с вином.
Роуз давно мечтала, что первый ее опыт станет плодом идеальной любви, что все пройдет идеально и совершенно.
– Я приобщусь святого причастия, – прошептал Гарднер, целуя девушку, – вместе с моей невинной крошкой, моей нежной возлюбленной, моим ненаглядным цветочком.
Они занялись любовью сперва медленно, томно целуясь и лаская друг друга под белой простыней, а потом – резко и грубо, божественно грубо. А потом все закончилось.
Разве могло в мире существовать такое совершенство? Уж конечно, тетя Мардж бы все поняла – если бы Роуз вообще ей о таком рассказала. Впрочем, наверное, лучше вообще никому не рассказывать. Роуз привыкла хранить секреты, хранить верно и нерушимо. Она инстинктивно чувствовала, что выдать иной секрет чревато самыми катастрофическими последствиями. Кажется, тайну этой ночи она могла бы хранить всю жизнь.
Они вместе лежали на подушках, а Гарднер все разглагольствовал, сколь многому хочет научить Роуз, сколь многим хочет с ней поделиться, сколько надежд на нее возлагает.