Меньшиков и этот ход нового Петра. Умно. конечно… Как говорится, деньги все любят…
Полки были построены рядами, а царь лично, не чураясь служивых, обходил каждого, и одарил всех серебрянными ефимками. Теперь-то уж гвардейцы узнали царя, и были согласны, что он- и есть истинный государь Руси.
– Солдаты! Построится у Преображенского дворца и ожидать меня там! Покуда не вернусь, не расходится! – дал он жёсткий приказ.
Возвращался Пётр теперь не как одинокий странник, а как истинный полководец и предводитель, за которым была настоящая сила. А власть- это не слабые слова, а гордая сила. И сила основана на людях, готовых сражаться за предводителя, и делать то, что он ни прикажет.
Он был горд собой, и довольно улыбался. Человек с силой, это впечатляет каждого, и челядь мигом признала, кто в доме хозяин. И не было ни единой попытки сопротивления, или там, сомнения!
Тут уж прибежали спальники, поспешно отворили двери, и самый важный из них, видно, постельничий, пошёл впереди Петра, распахивая двери. Тот был ловок. и как-то по особому ловко наклонялся, ни разу не ударившись о низкие косяки. Проводник распахнул двухстворчатые резные двери, и низко- пренизко поклонился. Пётр обернулся к Меньшикову и громко и ясно произнёс:
– Здесь меня обожди !
Бояре у Трона государева
Перед ним открылся портал в неизвестность. Перед ним, на небольшоим возвышении, стоял трон, украшенный двуглавым орлом. Стены были богато расписаны, и них стояли низкие лавки, на которых сидели Семеро. Семеро долгожданных вельмож, зазвавших его на российский трон. Не привык он сомневаться, и быстрым шагом прошёл мимо них и сел на трон самой большой христианской монархии мира.
Ожидал чего-то невероятного, но ни земля не разверзлась, что бы поглотить чужестранца, ни молнии не сожгли, являя мощь Провидения. Ничего такого. На него просто смотрели семь пар удивленных глаз людей, наряженные в парчовые богатые шубы, отороченные мехом. Наконец, встал, и заговорил , которого Пётр узнал, как Фёдора Юрьевича Ромодановского.
– Здравствуй, царь -батюшка… Наконец-то опять свиделись. А возмужал-то как, и не узнать…
– Сам на себя похож, и то ладно, – ухмыльнулся Пётр, – слышал я, опять мятеж в Москве, а виновных мало наказано?
– Так чего их казнить? – не понял Ромодановский, – служилых людей немного. И тех не хватает. И ты бы, батюшка, надел на выход царский бармы, да одежды православные…
– Нет, ни к чему…
– То что в письмах обговорено, не вызывает ли сомнений? – хитро выразился Борис Алексеевич.
– Права Алексея Петровича не будут оспорены.
Бояре зашептали довольно, и закивали. И уже не выглядели столь настороженными.
– Вот ещё… – начал неспешно говорить Борис Алексеевич Голицын, – решились мы на всё , чтобы худа не было в государстве Российском. А ты должен подписать сии Кондиции, – отдал голландцу писанное на орошей бумаге послание. Piter принялся читать:
« Через сие наикрепчайше общаемся, наиглавнейшее моё попечение и старание будет не токмо о содержании