мои годы,
и нюх мой, и зренье, и хватка не те.
Он голоден был, но, связав себя в узел,
не брал ни кусочка. Тому уже рад,
что, вроде, не гонят, и все-таки трусил,
как будто во всем был и здесь виноват.
Вина ж его в том состояла, похоже,
что дичь загонять он уж был не мастак
ни вечером хмурым, ни утром погожим…
Не нужен охотник такой и «за так».
За профнепригодность, а проще – за старость
на согнутых лапах, кривую на вид,
он выгнан хозяином… Но не осталось
у пса на хозяина горьких обид.
Он жизнь доживает свою бестолково —
нет смысла под солнцем собой дорожить…
А вот за хозяина, даже такого,
готов он без страха живот положить.
Пусть радостью старость окажется наша.
Бывают же ведь на земле чудеса!
А – нет, пусть хотя бы минует нас чаша
и участь печальная старого пса.
Когда молод и дерзок я был
Когда молод и дерзок я был —
ошибался во многом. Меж горним
и земным красоты не ценил.
И цветы рвал безжалостно, с корнем.
Словно вечен, по жизни пыля,
жить всерьез не считал своим долгом,
когда молод и дерзок был я
и когда ошибался во многом.
Мне не нужен был добрый совет,
был я глух к стариковским заветам,
полагая, что проку в том нет.
Но потом как жалел я об этом!
И все ж душу свою, несмотря
на все то, что здесь сказано мною,
в чистоте сохранил я, творя
дело жизни с любовью земною.
Старый дом
Который год, не падая, стоит
из сил последних опустевший дом,
как о костыль опершийся старик,
кто в прошлом весь, чьи думы – о былом.
Входная дверь в нем сорвана с петель,
давно погас очаг и хлам везде.
Уж не метла метет здесь, а метель.
Висит клюка без дела на гвозде.
Всех тех, кто жил здесь, видит он во сне,
и слышит смех под треск горящих дров.
О, как он пах смолой – хвала сосне!
Как счастлив был давать тепло и кров!
И крикам детским, шумным играм их
он снова рад в своих тревожных снах.
И отзвук птичьих трелей в нем не стих —
струной еще дрожит в его стенах.
Дом, тихо становящийся трухой!
Те, кто здесь жил, кто здесь имел всегда
твое тепло и добрый твой покой,
уверен я, придут еще сюда.
Пускай не все. Как должное прими —
неумолимо время – многих нет.
И даже тех, кого ты знал детьми,
да, даже тех, давно пропал и след.
Ручей
Тихо, тихо, словно кошка,
ночь приходит в мир, и вот
тихий свет луна в окошко,
лишь откроешь штору, льет.
Плавно тихие затоны
погрузились